"Точки отсчета" А.Ю. Дудченко

Слово – мощное оружие в руках говорящего. Оно дарит надежду, знакомит с историей, может быть наградой, либо наказанием. На протяжении веков писатели, поэты, «мастера слова» искали ответы на актуальные вопросы, пытались отразить в своих произведениях и очерках особенности той эпохи, в которой жили, позволяя потомкам окунуться в далекие для них времена.

Писательский труд существует очень давно, но профессией смог считаться только когда стал оплачиваемым. До наших времен дошли многие произведения и рукописи античных авторов и философов. Писательству можно обучаться всю жизнь, открывая для себя и читателя новые грани творчества. Для выбора этого пути нет возрастных ограничений. Главное, стремиться донести миру нечто важное и иметь честную гражданскую позицию.

В Сусумане тоже есть свои писатели. При знакомстве с одним из них я получила пару интересных произведений, прочитав которые была в неописуемом восторге. Александр Юрьевич Дудченко – поэт с интересной судьбой, маленьким мальчиком, 4-х лет, родители привезли его на Колыму из Грузии. Больше 60-ти лет он живет и работает в Сусумане. После службы в Военно-Морском Флоте и окончании Сусуманского горного техникума много лет работал горным мастером на прииске имени Фрунзе с базой в поселке Холодный. Тогда, кроме Холодного, прииск объединял еще шесть поселков: Центральный, Дражный, Челбанья, Таежный, Горняцкий, Нексикан. Сейчас этих поселков не существует. Семь лет он посвятил работе главным инженером в ООО «Карьер-Челбанья». С 2012 года Александр Юрьевич работает в АО «Сусуманзолото».

***

Когда я был мальчишкою сопливым

С веселым блеском в озорных глазах,

Мне говорили строго и правдиво:

«Мир держится на наших стариках».

Мой хохот со слезами вперемешку

Всех повергал в недоуменный шок –

Какая, к черту, может быть поддержка,

Когда уже посыпался песок.

И зрелым юношей я подвергал сомненьям

То, что болтали злые языки,

Что Землю ждут и хаос и смятенье,

Если внезапно вымрут старики.

Я хохотал, как будто в упоенье,

И возражал на ханжеский галдеж:

«Ни хаоса не будет, ни смятенья,

Когда идет на смену молодежь».

Теперь я сам стал дедом строгих правил,

И седина блестит уж на висках;

Но, Боже мой! И я, наверно, спятил,

Но, Боже мой! Я всем долблю, как дятел:

«Мир держится на наших стариках»!

Один из рассказов Александра Юрьевича мы решили опубликовать. Я предлагаю присесть по удобнее, запастись вкусным чаем и теплым пледом на удобном диване рядом с ребятишками и погрузиться вместе с ними в сказочное путешествие во времени под названием…

                                               Моим потомкам и временным двойникам посвящаю.

                                                      ТОЧКИ ОТСЧЕТА

 Чудесно!

Паруса “Пилигрима” и “Испаньолы”

Перед взором моим встают;

 И мальчишкам тем было пятнадцать, не боле; 

Почему же сегодня так плохо растут,

И живут

Неинтересно?

   Изобретатель жил за стенкой.  

   Когда он поселился в нашем доме и стал, таким образом, моим соседом, я еще не знал, что он Изобретатель. Но прошло время, наверное, целый год, прежде чем я близко познакомился с Алексеем Ивановичем Кузьминым.

   Это был очень интересный человек. Буквально через пять минут разговора, он, ни о чем, не расспрашивая, уже знал о тебе все. Или почти все. Так казалось. Потому что, вдруг, он начинал рассказывать такие вещи, которые захватывали целиком, и, мало того, он уже подражал твоей манере говорить.

   Над чем он работал? Его проекты совсем не казались мне фантастическими. Хотя, согласитесь, работа над машиной времени у многих бы вызвала недоумение, ведь мало кто верит в возможность путешествия во времени, считая эту идею абсурдной. В научно-исследовательском институте, где работал Алексей Иванович, скептически отнеслись к его разработкам, и никто не пожелал участвовать в его проекте. Вот почему, кандидат технических наук, талантливый физик, автор нескольких открытий и изобретений, оказался в одиночестве со своими замыслами. Но Алексей Иванович не сдался. И, хотя его проект не был утвержден на ученом совете, он самостоятельно, не афишируя своей деятельности, начал воплощать в жизнь свою фантастическую идею.

   Я, тогда семнадцатилетний школьник, очень сильно верил в то, что машина времени – предмет недалекого будущего. Я представлял ее чем-то вроде небольшого самолета или ракеты; садишься в кресло, задаешь программу бортовому компьютеру, взлетаешь, и через некоторое время приземляешься в заданной точке пространства и времени.

   На самом деле все оказалось гораздо проще. Мой друг, а я с полным правом могу назвать своего соседа другом, хотя он в четыре раза старше меня, всю жизнь посвятил своему делу, и такая громоздкая вещь, которую я представлял себе, действительно была им создана и опробована в действии. Я сгорал от зависти, слушая рассказы о его приключениях в далеком прошлом.

   - Согласись со мной, - говорил он мне, - что машина времени размером с небольшой самолет, весьма неудобная вещь. Во-первых, она сразу же привлекает внимание и вызывает неадекватные реакции у людей прошлого. При путешествии в будущее об этом можно не беспокоиться. Думаю, лет через пятьдесят уже никакого школьника не удивишь машиной времени.

   - А вы были и в будущем? - спросил я.

   - Да, был, - ответил Алексей Иванович, - правда, в недалеком будущем. И не потому, что возможности моего аппарата ограничены, вовсе нет. Я сам не хочу проникать слишком далеко вперед, потому что боюсь соблазнов. Ведь там, в прекрасном далеке, я могу узнать о таких вещах, над которыми бьется нынешнее человечество. Я говорю о научных проблемах и достижениях. Здесь, в нашем времени, я легко мог бы выдать эти достижения за свои. Но, согласись, ведь это не честно. Поэтому я работаю, основываясь на собственном опыте, и за годы работы создал несколько модификаций машины времени. Сейчас работаю над усовершенствованием и, что самое важное, создаю компактный миниатюрный прибор индивидуального пользования. Вот, последняя моя модель.

   И он показал мне коробку размером с фотоаппарат. Я взял в руки эту коробку и почувствовал ее тяжесть, совсем несоизмеримую с габаритами.

   - Да, пока тяжеловата, - вздохнул Изобретатель, но…- он поднял вверх указательный палец, - это первая в мире малогабаритная машина времени, как, впрочем, и все остальные, ранее мной созданные. Принцип действия очень прост - основан на движении античастиц, в частности позитронов. Ведь позитрон – это электрон, движущийся из будущего в прошлое.

   И Алексей Иванович прочел мне целую лекцию о движении элементарных частиц.

   Вот что мне удалось запомнить из его длинных и подробных объяснений:

   - Позитрон – античастица для электрона, то есть, она обладает такой же массой, как и электрон, но противоположно заряжена. Когда был открыт позитрон, ученые всей Земли стали искать античастицы. Появились гипотезы о том, что во Вселенной даже существуют антимиры – миры, состоящие из античастиц. Но никто, ни один ученый, не мог предположить, что позитрон – это электрон, движущийся из будущего в прошлое. А ведь, это так просто. Ни один ученый не верит в возможность путешествия во времени. Вот почему такая гипотеза никем не была выдвинута. Считается, что время необратимо. Но какой смысл вкладывается в это понятие? Легко догадаться: существует только настоящее. Нет материального прошлого и материального будущего. Я опроверг это утверждение и доказал, что прошлое и будущее материальны.

   Эта его лекция об античастицах мне очень понравилась, хотя, честно говоря, я мало, что в ней понял. Да и слушал вполуха; смотрел на своего друга широко раскрытыми глазами, а мыслями улетел неизвестно куда.

   Алексей Иванович не замечал моего отрешенного взгляда – он так увлекся, что вообще ни на что не обращал внимания, расхаживал передо мной взад-вперед, иногда делая руками энергичные жесты. И голос его в такие моменты становился энергичным и громким, будто он хотел подчеркнуть самую важную суть, чтобы я хорошо понял его объяснения.

   Сидя в мягком кресле и поглаживая гладкую поверхность машины времени, я ждал, когда же он закончит свой монолог. Ждал с единственной целью – попросить его продемонстрировать действие своего фантастического устройства.

   Наконец Алексей Иванович закончил вступительную, научную, часть своей лекции и, к моему удивлению, произнес те слова, которые я не ожидал услышать.

   - А сейчас я покажу тебе действие своего аппарата.

   Я был так обрадован, что даже не мог словами выразить свой восторг. А он подошел ко мне, взял у меня из рук тяжелую коробочку, и открыл верхнюю крышку. Под ней оказался миниатюрный пульт управления с жидкокристаллическим экраном.

   - Управлять моей машиной, - сказал Алексей Иванович, - сможет любой школьник. Вот посмотри: эта кнопка, слева на панели, включает устройство. Нажми ее.

   Я нажал, и на экране сразу же вспыхнуло: “Готовность – 1. Введите данные”.

   - Ввод данных производится очень просто, - продолжал Алексей Иванович. – С помощью вот этих двух кнопок устанавливаешь текущее время, как в обыкновенных электронных часах. Попробуй сделать это.

   Как устанавливать время на электронных часах и запускать их я знал, поэтому без труда сделал то, о чем попросил меня Изобретатель.

   - Ну, а теперь вот этой кнопкой устанавливаешь то количество лет, на которые хочешь удалиться. Только не забудь про знак – “плюс” или “минус”. От этого зависит направление, прошлое или будущее.

   Я установил знак “минус”, и вопросительно взглянул на Алексея Ивановича.

   - И это еще не все, - сказал он. – С помощью моего аппарата можно перемещаться и в пространстве. Взгляни сюда.

   Алексей Иванович, потянув за небольшой боковой выступ, выдвинул наружу еще одну панель, которая тотчас же засветилась и окрасилась в разные цвета. Я всмотрелся в нее и с удивлением обнаружил перед собой миниатюрную карту нашей Земли. География была моим любимым предметом в школе, и я с интересом разглядывал знакомые очертания материков и океанов.

   - Точка пространства, - продолжал Алексей Иванович, - выбирается специальной иглой. Я так и назвал ее: Игла Пространства.

   Это и в самом деле была обыкновенная стальная игла, соединенная с устройством тонкой металлической нитью. Алексей Иванович взял Иглу и коснулся ее острием какой-то точки на карте. Карта тотчас же изменила свой вид. Теперь она представляла собой не изображение поверхности Земного шара, а изображение определенного района.

   - Таким образом, - пояснил Алексей Иванович, - можно очень точно выбрать конкретное место на нашей огромной планете.

   Он слегка усилил нажим, и я увидел, как изменяется вид карты, обрастая крупномасштабными топографическими подробностями.

   Алексей Иванович ослабил нажим, а потом совсем убрал Иглу, вложив ее в специальное углубление. Я вновь увидел перед собой очертания нашей необъятной Земли.

   - Иглой можно не пользоваться, если не желаешь перемещаться в пространстве,- сказал Алексей Иванович. - Тогда, при переводе машины в рабочий режим, окажешься в той же точке, но смещенным во времени. Попав в нужное место, с помощью вот этого рычажка, - Алексей Иванович дотронулся до него указательным пальцем, - можно подкорректировать свое временное пребывание от долей секунды до нескольких часов. Ну, куда бы ты хотел попасть, в какую эпоху переместиться?

     Я задумался. Так много хотелось увидеть в далеком прошлом, что растерялся. Первое, что пришло в голову – семнадцатый век, эпоха которой я увлекался, изучал не только историю, но и читал различного рода литературу, особенно о мореплавателях, войнах, сотрясавших Европу, и пиратстве. Последнее больше всего увлекало меня, несмотря на те жестокости, что творили так называемые “джентельмены удачи”. В моей комнате, на книжной полке, наравне с учебниками стояли произведения Сабатини и Сальгари. Я тут же хотел поведать Алексею Ивановичу об этом моем желании, переместиться в семнадцатый век, но, вдруг, как искра, в моем мозгу вспыхнула другая мысль, и я сказал:

   - Алексей Иванович, два года назад со мной произошла неприятная история. Что, если я вернусь сейчас на эти два года назад и попытаюсь исправить ошибку, которую совершил в своей жизни?

   - Ожидал от тебя нечто подобного. Признаюсь, и я, первое, что сделал, когда отладил свой аппарат, отправился на несколько лет назад, навестить самого себя. И у меня в жизни были роковые ошибки – у кого их не бывает. Каждый человек сожалеет о совершенных в прошлом необдуманных поступках, и каждому хочется вернуться назад, чтобы эти ошибки исправить. Так вот, хочу тебе сказать, что, попытавшись исправить ошибку для себя, я исправил ее для своего временного двойника. Здесь, в настоящем, для меня ничего не изменилось. Зато мой двойник теперь живет несколько иначе. И этот жизненный поворот, происшедший с помощью вмешательства машины времени, я назвал “новой точкой отсчета”, той точкой, от которой человек продолжает свое существование уже с измененной судьбой. Вообще-то, эта теория еще требует подтверждения. А что это за неприятная история, которая с тобой произошла?

   Я смутился.

   - Если не хочешь, не рассказывай.

   - Мне нечего скрывать от вас, Алексей Иванович.

   Вот эта история, которую я изложил Алексею Ивановичу довольно подробно.

Все началось с ракет. Самых обыкновенных самодельных ракет, конструированием и запуском которых я увлекся с беззаветной страстью.

   Делать ракеты меня научил Димка Стрелков. Он приехал из другого города. Мы жили в одном доме, встречались во дворе, где и познакомились. Димка был на три года старше меня, но, несмотря на разницу в возрасте, мы нашли общий язык и общие интересы.

   Он увлеченно рассказывал мне о том, как занимался ракетным моделированием в школьном кружке. Он рассказал мне о принципах реактивного движения, о расчете конструкций, топливе для ракетных моделей.

   Я с удивлением узнал, что самодельную ракету приводит в движение обычный дымный порох. Только, изготовить такой порох надо было самому, из серы, селитры и активированного угля, смешивая эти компоненты в определенной пропорции.

   Сера и калийная селитра у Димки были, осталось немного от старых запасов, а активированный уголь можно было купить в любой аптеке.

   Под Димкиным руководством я построил свою первую ракету, начинил ее зажигательной смесью, и мы поехали за город произвести торжественный запуск моего творения.

   Зрелище взлетающей ракеты, дым и пламя, вырывающиеся из сопла, стремительный полет на полукилометровую высоту и плавный спуск на парашюте, произвели на меня неизгладимое впечатление.

   В тот же день, уже самостоятельно, я начал строить свою вторую ракету. Я придумал ей имя: “Антей-2”, с мыслью, что все последующие будут называться так же с изменением порядкового номера. Беспокоило одно: где брать компоненты для зажигательной смеси – серу и селитру. Димкиных запасов не хватит надолго, да и просить у него было неудобно. Димка, правда, и без моих просьб отдал мне все свои химикаты, и я запустил еще восемь ракет, каждый раз восторгаясь их уверенным стремительным полетом.

   На этом моя ракетная эпопея остановилась. Где взять серу и селитру? - вот какой вопрос мучил меня. “Антей-10” был давно готов, а зарядить его было нечем. Я начал строить “Антей-11” в надежде, что с химикатами дело как-нибудь решится.

   Я расспрашивал всех во дворе, знакомых и малознакомых, пока не столкнулся с долговязым Петькой по прозвищу Профессор. Профессором его прозвали за то, что он носил очки, хорошо учился и много читал.

   - Я знаю, где есть то, что ты ищешь,- сказал мне Петька.

   - Говори!

   - В школе.

   - В школе?

   - Да, в школьном кабинете химии есть помещение, где хранятся химикаты. Но сейчас каникулы, в школе ремонт, так что тебе придется дожидаться первого сентября.

   - А зачем ждать первого сентября?

   - Первого сентября выйдет на работу Вера Павловна, наша химичка, вот у нее ты и попросишь то, что тебе нужно. Только… - он с сомнением покачал головой, - вряд ли она удовлетворит твою просьбу.

   - Это почему же?

   - Ну, сам подумай, ведь школьные запасы не бесконечны, много уходит на демонстрацию химических реакций, на лабораторные работы.

   Я отошел от Петьки разочарованный. Но в голове моей засела шальная мысль – побывать в школе. Со страшной силой меня потянуло к химическому кабинету.

   Был понедельник, середина августа, тринадцать часов дня. Я вошел в школьное здание, поднялся на второй этаж. Повсюду валялся строительный мусор. Полы были густо заляпаны известью и мелом, и я оставлял на них следы своей обуви.

   Школа была пуста – обеденный перерыв. Мои шаги гулко отражались от стен, казалось, что их слышно и снаружи. Я подошел к кабинету химии, толкнул дверь, она открылась. Класс был пустой, без мебели, с побеленным потолком и стенами, окрашенными приятным для глаз фисташковым цветом. Я прошел вглубь туда, где находилась заветная дверь кладовой реактивов; она была заперта на ключ. Я постоял перед ней в задумчивости несколько мгновений, вздохнул с сожалением, и хотел уже было повернуться и выйти, как вдруг обратил внимание на застекленный вытяжной шкаф, встроенный в стену. Я подошел к нему и попытался приподнять фрамугу. Она легко отошла. Внутренняя стенка шкафа также была застеклена, и сквозь это второе стекло я увидел полки и стеллажи, заставленные химической посудой: стеклянные пробирки в штативах, стаканчики, колбочки.

   Какие-то банки с этикетками, на которых были жирно написаны химические формулы хранившихся в них веществ, привлекли мое внимание.

   Еще толком не понимая, зачем это делаю, я влез в шкаф, дополз до этой второй стенки; она представляла собой такую же фрамугу и легко поддалась нажиму моей руки. Так я оказался в кладовой реактивов.

   На полках кроме банок оказались и многочисленные пакеты с бумажными этикетками. На каждой этикетке была изображена химическая формула и название вещества. Я быстро отыскал то, что хотел. Мне было страшно делать это, но я это сделал – сунул под рубашку два больших пакета с калийной селитрой, пакет с серой. Потом вдруг на одном из пакетов прочитал название: “Бертолетова соль”. Я знал, что это горючее вещество и его сунул за пазуху.

   Надо было быстро уходить. Обеденный перерыв заканчивался, и скоро должны были прийти рабочие и ребята-девятиклассники, которые помогали в ремонте школы. Я так торопился улизнуть, что, выбираясь обратно через вытяжной шкаф, зацепил ногами близко стоявший стеллаж с химической посудой. Он упал с таким грохотом, будто рядом выстрелили из пушки. Я весь похолодел, тело мелко задрожало от страха. Мне показалось, что сейчас сюда сбежится масса народа и меня, как мелкого воришку, каковым я в данный момент и являлся, потащат в милицию. Я замер и, повернув назад голову, увидел на полу блестящие осколки разбитых колб и пробирок.

   Наверное, целую минуту я был в оцепенении, потом вылез из шкафа и бегом бросился вон.

   Я выбежал из школы и бежал еще долго, так быстро, будто за мной гнались с дубинками и палками, чтобы больно поколотить. Пакеты с химикатами тряслись у меня под рубашкой, и я придерживал их руками. Наконец я начал задыхаться и, тяжело дыша, перешел на шаг.

Всю дорогу до дома я мучил себя вопросом, зачем это сделал. На душе было муторно до тошноты. Один раз я повернулся, чтобы вернуться и все украденное положить обратно, но испугался - обеденный перерыв уже закончился, а мне не хотелось, чтобы кто-то меня видел.

   Я пошел медленнее, мучительно переживая случившееся. Грохот упавшего стеллажа все еще звенел в моих ушах, и вид вдребезги разбитых пробирок и колб стоял перед глазами. Эти переживания вконец испортили настроение. Даже безоблачное небо над головой казалось мне пасмурным, а легкий теплый ветерок холодил и заставлял дрожать.

   Огромное желание заиметь химикаты теперь изменилось на полярно противоположное: как от них избавиться. Добытые таким способом, они стали мне не нужны. Двоякое чувство кипело в моей душе: было жалко выбросить компоненты для ракетного топлива, и, в то же время, я знал, что никогда ими не воспользуюсь.

   Я пришел домой, запрятал пакеты под кровать, где у меня в ящике хранились старые игрушки. “Антей-10” и “Антей-11” уныло стояли на столе, ожидая своего звездного часа. И мне подумалось, что этот час для них никогда не наступит.

   Развязка наступила через три недели. Я шел из школы и на подходе к дому вдруг увидел нашего завуча Сорокина. Казалось, он меня подкарауливал. Лицо его было надменно-строгим, а очки блеснули, как мне показалось, зловеще, когда он остановил меня и спросил:

   - Соколов, зачем ты приходил в школу пятнадцатого августа?

   - Я не был в школе пятнадцатого августа, - еле слышно произнес я, поняв, что попался, и что-то страшно-неприятное сейчас обрушится на меня, придавив своей тяжестью, и будет давить долго, неизвестно сколько.

   - Не лги, Соколов, - сказал завуч, - сейчас в твоей квартире милиция производит обыск. Признайся, ты залез в химкабинет?

   Когда я услышал про обыск, то расхотел идти домой. Я представил себе маму, находящуюся в недоумении по поводу этого обыска, ее возмущение действиями милиции, подозревающей в краже ее честного сына, и жалкий и растерянный вид ее, если химикаты уже найдены и представлены ей, как доказательство, что сын ее вор.

   Завуч взял меня за руку и повел домой. Он, видимо, почувствовал, что мне захотелось убежать, спрятаться, где-нибудь и не появляться никогда.

   В квартире действительно были три милиционера в штатском, следователь и оперуполномоченные, и какие-то незнакомые люди, понятые. Мама, бледная и испуганная, сидела на тахте.

   - Вот он, Соколов Андрей, - сказал Сорокин, обращаясь к следователю.

   Я решил ничего не скрывать, и когда мне предложили добровольно выдать украденные химикаты, пошел в свою комнату, достал пакеты и выложил их на стол перед следователем.

   Мама заплакала и ушла в другую комнату.

   - Ты этого хотел, Соколов? - строго спросил завуч. - Ты хоть понимаешь, что тебе грозит колония? Зачем тебе эти химикаты и почему ты перебил всю посуду?

   - Посуду я разбил нечаянно, - тихо сказал я, - а химикаты мне нужны для ракет.

   И я показал им всем свои два “Антея”, которые как братья-близнецы стояли на столе.

   - Соколов, ты думаешь, что говоришь? А если мне нужны радиодетали, то я должен ограбить радиозавод?

   Он намекал на то, что вел в школе радиокружок, и нужных деталей в самом деле иногда не хватало.

   - Я не грабил, - сказал я.

- Не оправдывайся, ты хуже, чем грабитель. То, что ты сделал – самый настоящий разбой!

   - Позвольте уж нам квалифицировать его действия, - перебил его следователь. Соколов, пройдешь со мной.

   В кабинете следователь, прежде всего, снял с меня отпечатки пальцев, сличил с какими-то образцами, утвердительно, молча покачал головой.

   Как я узнал позже этой унизительной процедуре, снятию отпечатков пальцев, подверглись все, кто работал на ремонте школы, и взрослые, и ребята-старшеклассники. Я много оставил своих следов в вытяжном шкафу и в кладовой химреактивов. А подозревать, действительно, можно было всех.

   Допрос длился часа полтора. Потом меня выпустили под подписку о невыезде.

   - Что мне будет? - спросил я у следователя.

   - Это решит суд.

   - Суд? - ошалел я.

   - А ты как думал. По инициативе школьной администрации заведено уголовное дело. Преступник найден, вина его почти доказана, теперь суд должен разобраться в этом деле и определить наказание. Но, так как ты несовершеннолетний, то разбирать твое дело будет специальная комиссия. Так что, иди пока, учись, и жди повесток. Я тебя еще вызову.

   Я покинул кабинет следователя, вышел из здания милиции. Надо было идти домой, а я боялся показаться на глаза маме и папе. Я представлял, какой разговор с родителями ожидает меня, и это было куда мучительней, чем допрос у следователя.

   Я пошел в сквер напротив нашего дома, уселся на свою любимую скамейку под старым тополем и задумался. Уже три недели, почти ежедневно, я приходил к этому тополю, переживая случившееся. А сейчас, тем более, мне хотелось побыть одному. Я решил сидеть здесь до самой смерти. И действительно сидел очень долго, пока меня не разыскал отец.

   Разговор с родителями доконал меня. Чего только я не наслушался от них.

“Уж лучше бы они меня поколотили” - думал я, - “отхлестали бы ремнем, или еще чем-нибудь”.

   Они долго не могли успокоиться, и, когда я сел за уроки, то и дело начинали все сначала. Их возмущенно-гневные голоса, наверное, были слышны на улице. Я сидел, низко опустив голову, боясь взглянуть на них, и делал вид, что пишу; делал вид, потому, что не мог сосредоточиться.

   Потом был суд, эта самая комиссия по делам несовершеннолетних. Меня, за нанесенный школе ущерб в виде поломанного стеллажа и разбитой химической посуды, обязали уплатить денежный штраф. Но, так как я не имел своих источников дохода, сделать это за меня должны были мои родители.

   Но и на этом мои мытарства не закончились. Мой поступок обсуждался в школе. Артур Степанович Сорокин предложил меня исключить, и вообще, он говорил так много и гневно, будто я закоренелый бандит.

   Когда и эти обсуждения закончились, меня вызвала к себе директриса. С Эльвирой Николаевной можно было говорить обо всем; мы все любили ее. И я рассказал ей, все как было: о своих увлечениях, о том, что не хотел воровать, а просто, это получилось случайно, о том, как сильно я переживал случившееся и корил себя.

- Эх, Андрюша, - сказала она, когда я закончил свое недолгое повествование, - если бы ты пришел ко мне тогда и все рассказал, то и дела бы никакого не было.

   Вот такая история приключилась со мной. И сейчас, держа в руках машину времени, я подумал: “а что, если вернуться в прошлое и попытаться помочь своему временному двойнику?”

   Аппарат был почти готов к действию; оставалось выполнить всего две операции: установить время удаления и нажать кнопку “пуск”.

   Я установил необходимое удаление и запустил машину.

   Всего несколько секунд понадобилось на перемещение, но за это короткое время перед моими глазами с невероятной скоростью промелькнуло то, что уже было мной прожито.

   Я обнаружил себя на лестничной клетке. Вот дверь нашей квартиры, вот дверь Изобретателя. Мне захотелось позвонить ему и сказать, что перемещение удалось, но передумал, ведь в это время мы еще не были знакомы.

   Машина времени на широком ремне висела у меня на шее. Я взглянул на экран. На нем исчез “минус”, знак удаления, а время удаления равнялось нулю. Часы шли обычным порядком и показывали 16 часов 15 минут. В это время я заканчивал делать уроки и собирался на прогулку.  

   Я подумал, где же встретить самого себя, здесь, у дверей квартиры, или на улице.

   “Пожалуй, спущусь во двор” – пришло решение.

   Я вышел из подъезда, прошел по детской площадке мимо качелей и песочницы и, усевшись на лавку под старым тополем, стал наблюдать за домом.

   Он появился через десять минут; медленно отворил дверь подъезда, вышел на крыльцо и остановился. Засунув руки в карманы легкой джинсовой куртки, он задумчиво оглядывал двор, пасмурное небо и ежился от прохладного осеннего ветра.

   Точно так же, ровно два года назад, я вышел из дома, задумчивый и растерянный, а теперь смотрел на себя со стороны, и мне было как-то неуютно. Даже не могу описать чувство, охватившее меня в тот момент, когда я увидел его. Я знал, чем он был озадачен, и что будет делать дальше. Сейчас он сойдет с крыльца и медленно пройдет к этой скамейке у старого тополя.

   Будто подчиняясь моим мыслям, он нехотя двинулся мне навстречу. Я весь

напрягся в ожидании; просто не представлял себе с чего начать разговор. Одно знал твердо: я обязательно должен сделать то, что задумал.

   Он приближался и… вдруг остановился. С расстояния в пятнадцать шагов он строго и в то же время растерянно уставился на меня – наверное, не ожидал, что его любимое место будет занято.

   Я понял, что совершил ошибку. Уж кому как не мне было знать его привычки. Всегда, когда мне было плохо, когда на душе скребли кошки, я приходил сюда, садился на эту скамейку и оставался наедине со своими мыслями. Для этого требовалось одно условие: скамейка должна быть пустой. И в следующее мгновение я понял, что он повернется и уйдет. Он так и сделал: повернулся, чтобы уйти. Этого я не мог допустить.

   - Антей, - негромко сказал я.

   Он вздрогнул и резко обернулся. Следовало ожидать такой реакции: еще бы, только я и он знали это имя. Придуманное для ракет, оно держалось в секрете. Он пристально взглянул на меня и, по тому, как изменилось его лицо, я понял, что во мне он узнал себя, только немного повзрослевшего. Я встал и пошел ему навстречу. Мне некогда было ждать, когда он очнется от изумления. Чем ближе я подходил к нему, тем более растерянным становился его взгляд.

   Я подошел и в упор заглянул в его глаза. Около минуты мы стояли молча, вглядываясь друг в друга, два близнеца, два зеркальных отражения. Этой минуты ему хватило, чтобы прийти в себя, и он попытался что-то сказать, но все слова его застряли где-то на полпути.

   - Пойдем, присядем, - предложил я.

   И, взяв его за руку, повел к скамейке. Он не сопротивлялся, но шел как-то неуверенно, видимо не совсем еще оправился от шока.

   Мы уселись рядышком, и он вновь попытался что-то произнести, но я наложил палец на его губы, и, пристально глядя ему в глаза, сказал:

   - Я пришел к тебе, чтобы исправить ошибку. Ты понимаешь, о чем говорю. И не смей возражать. Ты должен слушаться меня. Я старше тебя на два года и, как вижу, ты догадался, кто я.

   - Да, - произнес он тихо, - но такого не бывает.

   - Бывает, - твердо сказал я. - Пройдет один год, и ты сам убедишься в этом потому, что познакомишься с замечательным человеком, твоим соседом, который только месяц назад, как въехал в наш дом.

   - Это тот молчаливый профессор, который сейчас живет у нас за стенкой?

   - Во-первых, он не профессор, а кандидат технических наук; во-вторых, он не такой уж молчаливый, а в-третьих, благодаря этому профессору и его изобретению – я приложил ладонь к машине времени – я и оказался тут, чтобы помочь тебе.

   - Наверное, и себе тоже? - сказал он. - Ведь, изменив немного свое прошлое, то есть, мое, ты изменишь там, в будущем, свое настоящее.

   - Это не совсем так, - сказал я. - Теперь твоя жизнь потечет по несколько иному руслу, а моя, увы, останется без изменений. С того момента, как я появился здесь, рядом с тобой, ты начинаешь… нет, продолжаешь, свое существование с новой точки отсчета. Такова теория Алексея Ивановича: временные двойники могут иметь разные судьбы; проще говоря, если с помощью машины времени изменить причину в прошлом, то для временного двойника в будущем следствие не изменяется.

   -Тогда зачем тебе все это надо? Ты мог бы посетить времена куда более интересные.

   - Просто я помню свое душевное состояние, и знаю, что ты испытываешь сейчас.

   - Ах, ты пришел пожалеть меня! - вспылил он.

   - Замолчи, - сказал я. - У меня до сих пор на душе кошки скребут, хотя и прошло уже два года. Сам же мне потом “спасибо” скажешь.

   - Извини, - сказал он. - Ты - это я, а я - это ты. На твоем месте я поступил бы так же.

   - Нисколько не сомневаюсь, - сказал я.

   - Так что же получается? - сказал он. - Теперь мы два разных человека? Теперь ты не мое будущее, а я не твое прошлое?

- Наверное, так, - сказал я.

   Он посмотрел на меня задумчиво, и в глазах его я увидел страх. Он замолчал надолго, и я понял, о чем он думает; человеку не дано знать грядущее, а он, вдруг, определенно увидел меня, свое будущее, и осознал, что будет с ним через два года. И эта определенность вдруг рухнула, развеялась как туман.

   - Не переживай ты так, - сказал я. – Давай лучше подумаем о твоем настоящем.

   - Может, оставим все, как есть?

   - Нет! - отрезал я. - Это позорное пятно в нашей биографии, и, поверь мне, будет лучше, если ты избавишься от этого пятна.

   - Но как? Ведь это уже случилось, и обратно ничего не вернуть. Почему ты не пришел раньше, до того, как все произошло?

   - А ты бы послушался меня? Я очень хорошо помню, как мне хотелось заполучить эти химикаты и, если бы кто-то, вдруг, в тот момент попытался меня отговорить, я бы просто посмеялся над ним.

   - Так что же делать?

   - Признаться, - твердо сказал я.

   - Ты с ума сошел!

   - Нисколько. Тебя вычислят через два дня, и тогда ты пройдешь то, что довелось пройти мне.

   - А что тебе довелось пройти?

   - Лучше не спрашивай. Но, поверь, это очень унизительно и неприятно. Признавшись, ты избежишь этих неприятностей. Мы сейчас же поедем к Эльвире Николаевне, нашему директору, и ты все ей честно расскажешь.

   - Почему не к Артуру Степановичу, нашему завучу? Он больше всех возмущен тем, что произошло, и по его инициативе этим делом занимается милиция.

   - Вот поэтому мы и не пойдем к Артуру. Он немедленно сдаст тебя. Если бы ты знал, какая неприятная штука, эти допросы у следователя, и процедура суда на комиссии по делам несовершеннолетних. Эльвира Николаевна – совсем другой человек. Она добьется прекращения дела, тебя пропесочат на классном собрании, и ты получишь строгий выговор.

- Откуда ты знаешь, что будет именно так?

   - Эльвира сама мне сказала об этом уже после комиссии.

   - Да, ты прав, - сказал он, - надо идти к Эльвире Николаевне, но… я боюсь.

   - Трус! - Это слово я чуть не выкрикнул ему в лицо, так, что он вздрогнул и стал наливаться злостью.

   - Слушай, может, ты уберешься, откуда пришел?

   - Только после того, как ты сделаешь то, что я тебе сказал. Или я сам это сделаю, - добавил я.

   В голосе моем слышалась угроза, и это ему не понравилось.

   - Хорош двойничок! - произнес он с сарказмом. - Еще и шантажирует!

   Он явно обиделся.

   - Успокойся, - сказал я, - и едем к Эльвире.

   - Может быть, завтра в школе прийти к ней в кабинет?

   - Завтра будет поздно.

   - У меня нет денег на автобус, - сказал он.

   Я вытащил из кармана купюру и протянул ему.

   - Едем!

   Он взял деньги, и мы уверенно зашагали к остановке.

   Дверь открыла Эдда, дочь Эльвиры, и нисколько не удивилась, она привыкла к частым посещениям. Эдда, моя современница, была на два года старше меня и, когда я увидел эту, одетую по-домашнему, в простеньком халатике и шлепанцах на босу ногу, то подумал: “а ведь теперь мы ровесники”.

   В школе все любили Эдду. И не за то, что она была дочкой директрисы – она была классной компанейской девчонкой, отличной спортсменкой-гимнасткой. Как и ее мама, она всех учеников своей школы знала по именам и фамилиям. Это не шутка, знать по именам и фамилиям полторы тысячи человек.

   - Проходите, мальчики, - просто сказала Эдда и ушла в комнаты, предоставив нам самим раздеться и разуться.

   Из обширной прихожей, отделенной дверью, мы попали в огромный зал. Здесь стояло фортепиано, оригинальная стенка с книгами, журнальный столик, роскошный диван и два кресла.

   Эдда пригласила нас присесть и, едва мы удобно устроились на диване, вошла Эльвира Николаевна. Мы вскочили по привычке, приветствуя любимого педагога. Эльвира Николаевна чуть не засмеялась от такого нашего усердия и махнула рукой сверху вниз, будто говоря: “к чему такие церемонии”.

   Мы плюхнулись обратно на диван, так что пружины заскрипели, и в это время Эдда внесла с кухни поднос с чайными принадлежностями: чашками, ложками, сахаром и печеньем. Потом она принесла старомодный электрический самовар, который достался Эльвире, наверное, от ее бабушки.

   Директриса ни о чем нас не спрашивала, знала, раз пришли, то по делу, и сами все выложим.

   Мы налили себе чай и только потом дружно произнесли:

   - Здравствуйте, Эльвира Николаевна.

   Директриса рассмеялась.

   - Ну, рассказывайте, что у вас, - сказала она, и как-то странно на меня посмотрела.

   Ее взгляд меня нисколько не смутил. Я отхлебнул горячего чаю и толкнул локтем своего двойника, так что он чуть не поперхнулся, а несколько капель из его чашки пролилось ему на брюки.

   Смущенный, он стал стряхивать их рукой, делая вид, что не расслышал вопроса. Поэтому, говорить пришлось мне.

   - У нас очень важное дело, - сказал я, - и очень срочное.

   - Настолько срочное, что вы не могли подождать до завтра?

   - Да, Эльвира Николаевна. Мой брат, - я кивнул на двойника, - все вам расскажет. Это его касается. И от того, какое вы примете решение будет зависеть его судьба.

   - Вот не думала, что у Андрюши есть брат-близнец. В какой школе вы учитесь, молодой человек?

   - В вашей, Эльвира Николаевна, но я потом вам все объясню.

   И я снова толкнул локтем своего двойника, который с нахальным видом пережевывал уже вторую печенюшку.

   Он поставил на стол чашку, проглотил печенье и, как бы нехотя, заговорил:

   - Эльвира Николаевна… вы знаете… про химкабинет…

   - Еще бы мне не знать. Вы пришли затем, чтобы напомнить мне об этом? Может быть, ты знаешь, кто это сделал?

   - Я! - выпалил двойник.

   - Вот как! - воскликнула Эльвира. - И что же ты хочешь от меня? Этим делом занимается милиция. Почему бы тебе не пойти к следователю?

   - Эльвира Николаевна, - вмешался я, - ему нельзя идти к следователю. Это должен сделать другой человек… Вы.

   - Я? – удивилась она.

   - Вы, - твердо повторил я.

   - Но почему? Кто вы такой, молодой человек, чтобы указывать мне?

   - Я – Андрей. Андрей Соколов.

   В явном недоумении она удивленно переводила взгляд с меня на двойника и обратно.

   - Не морочьте мне голову, - наконец произнесла директриса после долгой паузы.

   Я понял, что настал момент все объяснить, понял, что необходимо раскрыть ей тайну машины времени, иначе, она просто обидится на таких нахальных посетителей, примет все за розыгрыш или неуместную шутку.

   - Эльвира Николаевна, я действительно Андрей Соколов, но… я из будущего. Только не думайте, что это шутка, - поспешил добавить я, увидев как ее лицо начало меняться, приобретая гневную окраску. – Взгляните сюда.

   И я, сняв с себя аппарат Алексея Ивановича, протянул его ей.

   - Что это?

   - Машина времени индивидуального пользования, то есть только для одного человека. Эльвира Николаевна, Андрей сказал вам правду. Это он утащил из химического кабинета серу, селитру и бертолетову соль. То же самое, в свое время, сделал я, и жестоко за это поплатился. После суда вы сказали мне, что если бы я пришел к вам и все рассказал, то вы могли бы уладить это дело.

   - Я такое сказала? - удивилась она.

   - Ваш временной двойник.

   - Что ж, я действительно могла такое сказать. Но эти ваши бредни насчет машины времени…

   - Это не бредни, поверьте. - Я протянул ей аппарат. – Пожалуйста, посмотрите.  

   В голосе моем слышалась мольба. Это ее тронуло, видно было по лицу.

   - Ну, что же, показывай мне свою машину. Откуда у тебя эта игрушка?

   Я рассказал ей об Алексее Ивановиче, его гениальных разработках и теории вмешательства машины времени в причинные связи. Она слушала очень внимательно и попросила подробнее рассказать о “точках отсчета”.

   Я открыл панель управления, объяснил ей назначение кнопок. Эльвира с большим интересом слушала меня, но все-таки было видно, что она скептически относится к моим объяснениям.

   - И все же, как происходит перемещение?

   Она думала сбить меня с толку этим вопросом, потому, что не верила ни одному моему слову, а машину времени приняла, как видно, за электронную детскую игрушку. И я задумался, как доказать ей подлинность своего аппарата.

   Пока я думал, Эльвира, как бы нехотя, взяла в руки коробку, перекинула через шею ремень, и своим аккуратным пальчиком стала нажимать кнопки.

   - Ну, а сейчас проверим, правду ты говоришь, или лгун несчастный, - сказала она и нажала кнопку “пуск”.

   Я чуть не закричал: “не надо!”, но было поздно. Эльвира исчезла. Исчезла мгновенно, как будто ее и не было.

   Мы с двойником растерянно переглянулись, и, наверное, подумали об одном и том же: “что же теперь будет?”

   В зал вошла Эдда. Пока мы беседовали с Эльвирой, она занималась в своей комнате.

   - А где мама? – спросила она.

   Мы сидели, растерянно глядя на нее, не зная, что ответить.

   В этот момент кто-то позвонил.

   - Папа пришел, - сказала Эдда и пошла открывать.

   Это была Эльвира. Она вошла в комнату, остановилась у кресла, и со странной загадочной улыбкой смотрела на нас.

   - Эльвира Николаевна! – я чуть не по слогам произнес ее имя и отчество. Голос мой дрожал от негодования.

   - Успокойся, Андрюша, - сказала она тихо, - все хорошо.

   - Где вы были, Эльвира Николаевна? – спросил я.

   Она улыбнулась и ответила хитро:

   - Просто, проверяла твою машину.

   Я мог бы и сам догадаться, что она отправилась в прошлое. Если заранее знать свое будущее, то и жить будет неинтересно. А в прошлом у каждого человека были и горести и радости, и вновь пережить радостные события – это ли не приятно!

   Впоследствии оказалось, что я ошибся.

   - Эльвира Николаевна, - сказал я, - теперь вы убедились, что я не лгун. Пожалуйста, помогите Андрею.

   - Хорошо, я постараюсь, что-нибудь сделать. Думаю, получится.

   - Получится! - воскликнули мы оба так громко, что показалось, будто от нашего крика на столе звякнули чашки.

   Эльвира вдруг стала серьезной.

   - Андрюша, - сказала она, обращаясь к моему двойнику, - зачем ты это сделал?

   Этот вопрос я принял и на свой счет, и мы, перебивая друг друга, рассказали ей о ракетах, зажигательных смесях, о том, какое это занимательное зрелище наблюдать полет предмета, движимого реактивной силой.

   Эльвира выслушала нас с интересом, и лицо ее было чем-то озабочено, пока она слушала.

   - А знаете, мальчики, - сказала она, когда мы закончили свои объяснения, - я подумала сейчас, что не мешало бы в нашем городском центре детского творчества организовать кружок ракетомоделирования. Думаю, и подходящий руководитель найдется. По крайней мере, я внесу такое предложение на собрании городской администрации. И тогда, никакие Андрюши, Васи и Сережи не будут грабить школьных химкабинетов.

Рассказывает Эльвира Николаевна Шпинер

   Никогда не забуду этот день и то невероятное, что мне пришлось испытать, когда домой ко мне пришли сразу два Андрея Соколова. Даже не знаю, как правильно сказать, ведь это был один Андрей Соколов, но в двух лицах – мой современник, ученик восьмого класса, и его временной двойник из недалекого будущего.

   С их, – или с его, – приходом сразу прояснилась ситуация с химическим кабинетом. Никогда бы не подумала, что Андрюша на такое способен. Но дело даже не в этом. Можно было закрыть глаза на это безобразие и сделать вид, что ничего не произошло, но мой завуч, Артур Степанович Сорокин, человек жесткий и принципиальный, настоял на возбуждении уголовного дела, и сам с фанатичным рвением взялся за поиски преступника.

   - Такие вещи нельзя оставлять безнаказанными, - говорил он на педсовете.

   Честно говоря, Артур Степанович, как педагог, совсем мне не нравился. Вся его воспитательная работа заключалась в преследовании школьных курильщиков; во время перемен он неожиданно врывался в туалет, каждый раз заставая кого-нибудь на месте преступления. Затем с торжествующим видом обшаривал чужие карманы, отбирая табачные изделия, зажигалки, спички. Мне надоело, чуть ли не ежедневно выслушивать его тирады по поводу курения в туалетах. И тон, каким он высказывал свои возмущения, тоже мне не нравился; можно было подумать, что в этой проблеме виноват директор школы.

   При всем, при том, свой предмет, физику, он знал в совершенстве.

   Но вернемся к Андрею Соколову. Когда он с серьезным и деловым видом рассказал мне свою “сказку”, я страшно возмутилась и хотела выставить его вон. Но тот аппарат, о котором он говорил, висел у него на плече на широком кожаном ремне, и, конечно же, не было никакой трудности в том, чтобы уличить его во лжи. Пришлось немного схитрить, но хитрость моя не сработала, потому что аппарат действительно оказался самой настоящей машиной времени.

   Набрав программу по подсказкам Андрея, я отправилась в недалекое будущее, а именно, навестить саму себя, ту самую, о которой мне рассказал Андрей.

Я выбрала такое время, когда мужа и дочки не должно было быть дома, ведь я прекрасно знала привычки и образ жизни своей семьи, и вряд ли этот уклад изменился за два года. Я позвонила и, с не испытываемым ранее щемящим чувством, стала ждать.

   Щелкнул замок, дверь отворилась. Я сделала шаг вперед и улыбнулась, глядя ей в глаза. Она удивленно вскинула брови, слегка наклонив голову набок.

   - Я сейчас все объясню, - поспешно сказала я, входя внутрь и закрывая за собой дверь.

   Но, оказавшись в квартире, вдруг с ужасом поняла, что никак не могу объяснить своего появления и даже то, кто же я есть. Мысли смешались, превратившись в какой-то кавардак, поэтому и вразумительных слов не находилось в моей голове.

   - Что же вы молчите? – спросила она.

   Звук ее голоса немного привел меня в чувство.

   - Эльвира, ты узнала меня?

   - Мне кажется, я уже видела вас где-то.

   - Наверное, в зеркале, - улыбнулась я и подвела ее к трюмо, стоявшему в прихожей; мы минуты две, не отрываясь, разглядывали свои отражения, переводя взгляд с одного на другое.

   - Ничего не понимаю, - наконец вымолвила она. – У меня нет, и никогда не было сестры-близнеца.

   - Я не твоя сестра. Я – и есть ты, только чуточку моложе. Взгляни сюда.

   Я взяла в руки машину времени, подняла ее повыше, приблизив к ней.

   - Вот, с помощью этого аппарата, который мне дал Андрей Соколов, ученик нашей школы, я и смогла переместиться на два года вперед.

   Дальше слова так и полились из меня, и я смогла ее убедить, что она и я – временные двойники.

   - Думаю, ты неспроста явилась ко мне, - сказала она. - Наверное, очень интересно узнать, что нас ждет в недалеком будущем. Почему же ты не переместилась дальше, лет на десять вперед, например?

   - Сейчас все объясню. Во-первых, я просто хотела проверить эту игрушку, действует ли она. А если действует, то узнать, правду ли мне рассказал Андрей Соколов. Ну, вообщем, о химкабинете и обо всем, что случилось позже.

   Я пересказала ей всё то, о чём мне поведал Андрей.

   - Да, так всё и было, - сказала она. - Но послушай, неужели ты хочешь вмешаться в естественный ход событий и изменить прошлое? В конце концов, всё закончилось благополучно, и за два года все забыли об этом инциденте. Кроме Артура Степановича, разумеется.

   - Вот-вот, мне совсем не хочется, чтобы этот, с позволения сказать, педагог, тыкал Андрею пальцем, постоянно напоминая о его проступке.

   - Но имеешь ли ты на это право? Не изменишь ли ты этим самым наше настоящее?

   - Не беспокойся. Этот аппарат уже проверен его изобретателем, и ничего того, о чем пишут в фантастической литературе, не происходит. Я имею в виду связь между причиной и следствием. Андрей рассказал мне о так называемых “точках отсчета”.

   - Это ещё что такое?

   - Это изменение судьбы временного двойника в прошлом, которое никаким образом не сказывается на судьбе временного двойника в будущем. Я так поняла его объяснения.

   У входной двери раздался мелодичный звон.

   - Ну, вот, наша дочка вернулась с тренировки, - улыбнулась Эльвира. – Интересно, что она скажет, когда увидит нас вместе?

   - Мне пора, - сказала я. – Представляю, что там сейчас происходит! Бедный мальчик, он, наверное, думает, что навсегда останется в прошлом. А Эдда… зачем ей видеть сразу двух мам.

   Я набрала программу для возвращения и, прежде чем нажать на кнопку “пуск”, крепко обняла Эльвиру.

   Мы покинули квартиру Эльвиры в отличном настроении. Особенно был доволен мой двойник, а это радовало меня еще больше. Было такое чувство, будто это я избавился от неприятностей, не он, а я признался в своем проступке и снял со своей души тяжелый груз.

   Конечно, еще не все неприятности для него кончились. Впереди его ожидало классное собрание, на котором обязательно будет присутствовать завуч, Артур Степанович, которого в школе никто не любил. Уж он-то постарается наказать его как можно строже; даже предложит исключение из школы, только, вряд ли кто его поддержит. Знаю, ребята осудят поступок Андрея, но простят.

   Мы шли молча, думая каждый о своем; не заметили, как миновали целых три квартала, забыв про городской транспорт. Мы оба понимали, что пришла пора расстаться, и неосознанно оттягивали время.

   Так мы и шли целый час, пока не пришли к своему дому.

- Посидим на нашей скамейке, - предложил я.

- Посидим, - согласился он

Мы долго сидели молча. Просто, не о чем было говорить. О чем можно говорить с самим собой? Мы все друг о друге знали, и вопросы типа: “ты это читал?”, или “а там ты был?” были для нас нелепы и не нужны.

   Вдруг он оживился.

- Дай мне взглянуть на твой аппарат.

   Я снял с себя машину времени и протянул ему. Он удобно пристроил ее на своей груди, и я тоном Алексея Ивановича стал объяснять ему принципы управления. Двойник по моим подсказкам быстро вводил нужные данные, и, когда дело дошло до времени удаления и направления перемещения, не задумываясь, установил знак “минус” и какие-то цифры, которых я не заметил, так как он, как бы нечаянно прикрыл их рукой. Я объяснил ему, как пользоваться Иглой Пространства; он занес в память какие-то данные и вопросительно взглянул на меня.

- Вот и все, - сказал я, - машина готова к действию. Осталось только нажать кнопку “пуск”, вот эту.

   Он так и сделал. Нажал “пуск” и мгновенно исчез.

   Такого коварства я от него не ожидал и так растерялся, что онемел от изумления; стоял с открытым ртом, силясь, что-то произнести, но из моего горла вырывалось лишь бессвязное “э…э…э…”.

   Второй раз за один день я потерял машину времени, доверив ее в чужие руки.

Не знаю, сколько бы я так “экал”, если бы через минуту он не появился   передо мной. Этой минуты хватило, чтобы я успел как следует разозлиться.

   - Ты что вытворяешь?! – набросился я на него. - Где ты был?! Что за шуточки?! А если бы ты не справился с аппаратом? Ты подумал о маме с папой?

   Он улыбнулся и сказал:

- Но ведь ты же здесь. Если бы я не справился с этой машиной, мама и папа не заметили бы никакой потери. А был я там, где ты сам мечтаешь побывать.

   - Ты с ума сошел!

   - Я не более сумасшедший, чем ты.  

   Этот его довод показался мне убедительным. Гнев мой остыл; в конце концов, ничего страшного не произошло. Но в душе моей закипела зависть – надо же, он сделал то, что сейчас должен был сделать я, а его очередь наступит только через два года. Вот парадокс – он еще не познакомился с Изобретателем, а уже воспользовался плодами его трудов.

   - Спасибо тебе, - сказал он. Снял с себя машину времени и повесил на мое плечо.

   - Как долго ты там был? – спросил я.

   - Целых четыре месяца. Но мне хватило этого, чтобы понять – никакой романтикой там и не пахнет. Ложь, алчность, жестокость, насилие и ничего хорошего.

   - Я тебе не верю, - сказал я.

   - Можешь проверить, - сказал он. – Кстати, если встретишь там одноглазого Билли, большого любителя рома, передай ему привет от Эндрю Фэлкона. И будь осторожен с ним; кто-то из Андреев Соколовых здорово его разозлил.

   Только теперь, внимательно взглянув на него, я заметил, что он изменился: лицо и шея потемнели от загара, а одежда имела несколько потрепанный вид.

   - Мне пора, - сказал я, глубоко вздохнув.

   Он сделал то же самое одновременно со мной, и мы, глядя друг другу в глаза, чуть не рассмеялись.

   - Мне почему-то не хочется расставаться, - признался он. В голосе его слышалась грусть.

   - Мне тоже, - сказал я, - но я должен, ты понимаешь.

   - Понимаю. – Он снова вздохнул, повернулся ко мне спиной и медленно стал уходить по направлению к дому, пересек детскую площадку, взошел на крыльцо и, открыв дверь, исчез в подъезде.

   Он ни разу не обернулся, пока шел, и я понял, почему. Если бы он сделал это, его снова потянуло бы ко мне, а я не смог бы его оттолкнуть.

Рассказывает Андрей Соколов из года 2069

   Этот сентябрьский день был прохладным и пасмурным. С самого утра ветер нагонял тучи, которые опускались все ниже и ниже, постепенно приобретая темно-серый оттенок. Казалось, вот-вот хлынет дождь.

Я только-только покончил со своими уроками. Отодвинув в сторону тетради и учебники, уставился в окно. С высоты четвертого этажа было хорошо видно все: детскую площадку перед домом с неизменными качелями и песочницей, а за ней густой сквер, в центре которого возвышался огромный старый тополь.

   Там, под этим тополем, стояла деревянная скамейка с истертыми, будто отполированными досками, на которой я любил сидеть в одиночестве, предаваясь своим невеселым мыслям. Каждый день, закончив делать уроки, я приходил в сквер, садился на эту скамейку и, уставясь в одну точку, размышлял о своем неблаговидном поступке, о том, что меня, похитителя химикатов из школьного химкабинета, разыскивают, найдут, в конце концов, и что будет после этого.

   Я глубоко вздохнул и перевел взгляд на две ракетные модели, стоявшие на моем письменном столе. Они так и стремились ввысь. Но я знал, что этот стол так и останется для них той стартовой площадкой, с которой им не суждено взлететь.

   Я снова взглянул в окно, размышляя, пойдет дождь или нет, идти на прогулку, или оставаться сегодня дома.

   Привычка взяла свое. Я надел куртку и вышел на улицу. Прежде чем пересечь детскую площадку и углубиться в сквер, я постоял немного на крыльце, как бы раздумывая, идти дальше или не стоит – прохладный ветерок, пробравшись под рубашку, заставил зябко передернуть плечами. Когда подходил к своей скамейке, вдруг заметил: какой-то мальчишка, одетый, как и я, в потертую светло-голубую джинсовую куртку, сидит на ней. Что-то знакомое почудилось мне в его облике. Возникло ощущение, что это какой-то очень близкий мне человек. Как бы то ни было, сейчас в мои планы не входили встречи или случайные знакомства. Мне просто хотелось побыть одному на этой скамейке под старым тополем. Я повернулся, чтобы уйти восвояси, но не успел сделать даже шага. Этот незнакомец вдруг произнес такое слово, которое заставило меня резко обернуться.

   - Антей, - негромко сказал он.

   “Антей” – так назывались мои ракеты, которые я запускал с регулярной периодичностью, пока у меня были химикаты для приготовления горючей смеси. Они были у меня и сейчас, те самые, что я стащил из школы, но совесть мешала воспользоваться ими. “Антей” – это название я придумал сам и никому о нем не говорил. Вот почему это слово прозвучало как пароль и как зов.

   Я пристально взглянул на этого мальчишку, и меня вдруг объял страх. Передо мной был… я сам. Я будто окаменел. А он поднялся и подошел ко мне. На груди его на широком кожаном ремне, перекинутом через шею, висела какая-то коробка размером с фотоаппарат. Я не мог слова вымолвить от изумления и, наверное, с минуту мы стояли молча, в упор глядя друг на друга. Я смотрел на него, будто смотрелся в зеркало. Потом попытался что-то сказать – какие-то нечленораздельные звуки вырвались из моего горла.

   - Пойдем, присядем, - сказал он и, взяв меня за руку, повел к скамейке.

   Мы сели, и он, пристально взглянув мне в глаза, произнес:

   - Я пришел к тебе, чтобы исправить ошибку.

   Я понял, о какой ошибке он говорил. Я не понимал другого: как и когда произошло раздвоение моей личности. Брата-близнеца у меня не было. Он выглядел чуть-чуть старше меня, года на два, не больше, и в моей голове вдруг мелькнула мысль:

“Он – это я из недалекого будущего!”.

   - Такого не бывает, - сказал я, мелко дрожа.

   - Бывает, - твердо сказал он.

   А потом поведал обо всем, подкрепив словами мою догадку.

   Так с помощью Андрея, моего временного двойника, мне удалось избавиться от грозивших неприятностей. Он подсказал мне единственно верное решение на мою задачу, потому что наверняка знал на нее ответ. И мне стало неловко перед Андреем, когда узнал о так называемых “точках отсчета”. Андрей, исправляя нашу общую ошибку, фактически исправил ее только для меня.

   Когда мы уладили мои дела и стали прощаться, вдруг что-то будто подтолкнуло меня.

   - Дай взглянуть на твой аппарат, - попросил я.

   Я знал: он не откажет, и мое любопытство будет удовлетворено. Андрей объяснил мне, как действует аппарат, как набирать программу для перемещения во времени и пространстве, и я оказался там, где и хотел, в той эпохе, о которой так много написано, ярко и образно, начале семнадцатого века.

   Представляю его изумление, когда я растворился в воздухе на его глазах. Неужели не ожидал от меня такого коварства? Должен был ожидать, ведь знает меня, как самого себя. Ладно, уж, не заставлю его долго нервничать и чертыхаться – вернусь через пару минут. Ну а здесь, в этом средневековье, пробуду, сколько получится.

   Я стоял на каменистой набережной Плимута и не знал, что делать дальше. Уверенность в своих действиях перед перемещением теперь превратилась в растерянность. Я долго успокаивался, постепенно приходя в себя; быстрая смена эпох подействовала ошеломляюще - четыре с половиной века – это не шутка.

   Я с интересом разглядывал немногочисленных прохожих, одетых неброско, но аккуратно. Праздношатающихся не было, каждый торопился куда-то по своим делам. В основном, это были мужчины. Женщины, по всей видимости, сидели дома, занимаясь хозяйством; мне посчастливилось увидеть лишь двоих: старуху с клюкой, медленно проковылявшую мимо меня с огромной плетеной корзиной, другую, лет тридцати, с матерчатым узлом.

   Как-то непривычно воспринимались одежда и лица прохожих, будто все они были с другой планеты. На меня тоже обращали внимание и, скорее всего, также воспринимали пришельцем из неведомого; я заметил, что некоторые, пройдя мимо, оборачивались. Их любопытные взгляды несколько смущали, так что мне захотелось убраться куда-нибудь в безлюдное место. Я медленно пошел по мостовой, решив уединиться где-нибудь на морском берегу, поразмышлять и определиться в своих дальнейших действиях.

   Вскоре мостовая кончилась. Каменные ступени спустили меня на песчаный берег, вдоль которого, словно в ряд, на некотором отдалении друг от друга выстроились приземистые лачуги. Лодки, перевернутые вверх дном, и растянутые для просушки рыбачьи сети говорили о том, кому принадлежали эти убогие домики.

   Идти было неудобно, ноги увязали в песке, и я взял правее, дальше от берега и поближе к жилью, где почва, поросшая низкорослой травкой, была тверже. Мне надо было пройти километра полтора, чтобы выйти на окраину этого рыбацкого поселка и оказаться, как я хотел, в одиночестве. Узенькая тропинка, тянувшаяся вдоль домов, вела меня к цели, но желанию моему не суждено было сбыться. Как я ни хотел избежать встречи с кем-нибудь из местных жителей, мне, все-таки, досталось такое счастье. Сначала, на тропинку, по которой я шел неизвестно откуда с громким лаем выскочил черный пес. Подбежав почти вплотную, он оскалил клыки и грозно зарычал. Я не боялся собак и знал, как избавляться от их агрессивной назойливости. Я замахнулся рукой, будто собирался бросить камень, и пес инстинктивно отскочил от меня метров на десять. Как только я продолжил движение, он снова напал на меня, рыча и лая. Его бешено-злой лай не мог остаться без внимания; какая-то женщина в длинном коричневом платье и белом чепце вышла из дома и позвала собаку. Голос ее, низкий, будто простуженный, не оказал должного действия; пес продолжал лаять, напрыгивая на меня.

   - Не бойтесь его, - сказала женщина, подходя ближе и беря собаку за загривок. Одновременно она с интересом меня разглядывала.

   Когда она заговорила, я понял, насколько язык ее эпохи отличается от современного мне, к которому я привык, обучаясь в своей специализированной английской школе. Я не сразу уловил то, что она сказала, и в первый момент растерялся.

   - Не бойтесь его, - повторила женщина, - он может сколько угодно рычать и лаять, но никогда не укусит. Ищете кого-нибудь? К нам редко забредают незнакомцы.

   - Спасибо, что придержали собаку, - поблагодарил я.

   - О! Вы чужеземец. Это слышно по вашему выговору.

   - Да, я из Московии, - сказал я. - Мы привезли вам пеньку и лес. Я решил прогуляться, и вот, я здесь.

   - Обычно, моряки гуляют по городу или коротают время в какой-нибудь таверне.

   - Может, подскажете, как разыскать ближайшую?

   - О да! Но вам надо вернуться в город, пройти по набережной до самого порта, там вы легко найдете, что ищете, и, если у вас есть деньги…

   - Денег у меня нет, - сказал я.

   Она недоверчиво покачала головой, а глаза ее так и впились в мой аппарат, который я небрежно поддерживал одной рукой. Наверное, женщина приняла его за маленький сундучок, набитый монетами. Я заметил выражение ее лица, когда она смотрела на машину времени; что-то смешанное со злостью и жадностью читалось на нем. Мне стало не по себе от этого взгляда.

   “Сейчас она отпустит собаку и сама набросится на меня, чтобы завладеть тем, чего у меня нет”, - подумал я, а вслух сказал:

   - Спасибо за совет. До свидания.

   Я повернулся и пошел обратно, чувствуя спиной холодный взгляд. Но не успел пройти и сотни шагов, как услышал позади громкий топот: кто-то бежал за мной торопливо и тяжело, будто впечатывая в землю каблуки сапог. Я обернулся. Двое молодцев почти настигли меня, и по их виду и взглядам, не обещающих ничего хорошего, понял, что именно я им и нужен. Неприятный холодок пробежал по спине, когда один из преследователей преградил мне дорогу, а второй вытащил из кармана широких штанов нож.

   - Жизнь или кошелек, - угрожающе прохрипел он и перевел взгляд на мой аппарат.

   “Не обошлось без этой тетки с собакой, - подумал я, дрожа и бледнея, одновременно осознавая, что сейчас, сию минуту, у меня отберут машину времени, и я навсегда лишусь возможности вернуться в свой мир.

   Драться с двумя противниками, настроенными решительно и агрессивно, я не мог; мне хватило бы тех знаний и навыков, которые я приобрел в школе карате, но, тем не менее, являясь обладателем зеленого пояса, не рискнул ввязаться в поединок, ведь в драке мог повредить аппарат.

   Я сделал несколько глубоких вдохов, чтобы успокоиться, потом откинул крышку аппарата. Панель вспыхнула зеленоватым светом, на ней появились цифры. Надо было действовать быстро, без промедления – уйти от грабителей, унесшись во времени в прошлое или будущее.

   Я слегка передвинул вперед рычажок корректировки и увидел, как бандит с наставленным на меня ножом начал медленно исчезать, будто таять. Он стал прозрачен, как немытое стекло, и сквозь него я стал различать и море, и убогие хижины, и сети, и лодки; какие-то доли секунды отделяли нас друг от друга.

   Видимо, такое же, полупрозрачное, изображение, я представлял и для этих молодчиков, потому что выражение лица, стоявшего передо мной, мгновенно изменилось. Он дико заорал и, попятившись, запнулся и упал на спину. Я не слышал его воплей и понял, почему – звуки уходили в прошлое. Я облегченно засмеялся и, приняв угрожающую позу, словно привидение, стал надвигаться на лежащего противника. Его глаза расширились от ужаса, он заорал еще громче, потом вскочил и понесся прочь.

   Ни на секунду я не забывал о втором, находившемся у меня за спиной. Обернувшись, я увидел его, неподвижно лежащего на песке вверх лицом и с закрытыми глазами. Этот грабитель-неудачник оказался более впечатлительным, чем его дружок, и от необычайного зрелища просто свалился в обморок.

   Я вернул себя в исходную точку. Окружающая действительность приобрела четкость, наполнилась звуками. Я склонился над неподвижным телом и похлопал по щекам этого, совсем молодого, парня. На вид ему было лет семнадцать-восемнадцать. Бледное, как снег, лицо, застыло в оцепенении. Мне стало страшно, не умер ли этот, в сущности, еще мальчишка, от сильного испуга. Можно было плюнуть на все, подняться и уйти, но я не мог оставить человека в беспомощном состоянии, пусть он и хотел меня ограбить. Приложив ладонь к его груди, я ощутил сердцебиение, и мне стало легче на душе. Благодаря моим усилиям – похлопыванию по щекам и энергичному растиранию носа и ушей – лицо парня порозовело, он открыл глаза и бессмысленным взором уставился в небо.

   Я поднялся, и, не оглядываясь, пошел прочь. Как легко и уверенно чувствовал я себя, обнаружив поразительные возможности машины времени. Теперь я ничего не боялся, ведь в любой момент мгновенно мог скрыться во времени от грозившей мне неприятности.

   Я вернулся на набережную и зашагал в сторону порта. Минут через сорок быстрой ходьбы я оставил позади каменные строения и передо мной открылся незабываемый вид: в широкой бухте стояли на рейде корабли с убранными парусами. Множество шлюпок, привязанных к пирсу, представлявшему собой невысокий   бревенчатый настил на сваях, покачивались на волнах.

   Порт, по сравнению с немноголюдной набережной и почти вымершим рыбацким поселком, выглядел средоточием жизни. Здесь оказался и рынок, где бойкие торговцы громко расхваливали свой товар: зелень, рыбу, сыр, мясо. Я прошелся между рядами и, глядя на изобилие съестного, почувствовал голод. Отправляясь в прошлое, я нисколько не задумывался о том, как буду добывать себе пищу.

   “Пообедать я бы мог и в портовой таверне”, - мелькнула в голове мысль, - “если бы у меня были деньги”.

   А денег не было. И, тем не менее, ни на что не надеясь, я разыскал заведение, где кормили и подавали выпивку. Мысленно перекрестившись, я открыл дверь и шагнул за порог.

   Когда я зашел в таверну, сразу обратил внимание на этого человека: его рыжая взлохмаченная шевелюра не могла не броситься в глаза. Вид он имел угрожающий. Единственный глаз на круглом угрюмом лице злобно сверкал, отражая свет, бивший из небольшого оконца. Огромные плечи нависали над столом; казалось, мощная фигура сейчас раздавит его.

   В таверне были еще посетители, но этот огромный рыжий детина сидел в одиночестве. Очевидно, его вид пугал окружающих. Початая бутылка рома стояла перед ним, и он из глиняной кружки, как воду прихлебывал ароматный обжигающий напиток. Взгляд мой как будто застыл на этой колоритной фигуре.

   Он вдруг резко поднял голову и уставился на меня своим единственным глазом. При этом движении крупная серьга в его левом ухе будто подпрыгнула и закачалась. Я постарался сохранить спокойствие, хотя губы непроизвольно раздвинулись в нервной усмешке.

   И тут я увидел, как побледнело лицо этого громилы; изумление и страх отражались на нем. Чего он испугался? Меня? Моего необычного вида? Но ведь другие посетители тоже видели меня, и никто так не среагировал на мое появление, как он. Наверное, мой вид вызывал у него какие-то неприятные ассоциации.

   За его столом было свободное место, и я прошел и сел; просто не мог поступить иначе – моим действиям требовалось логическое продолжение.

   Детина замахал руками, как бы отгоняя от себя какое-то наваждение, что-то замычал непонятное и с шумом отодвинулся от стола вместе со скамьей, на которой сидел. Этот шум привлек внимание посетителей, все головы как по команде повернулись в нашу сторону. С десяток человек с любопытством взирали на нас. Некоторые злорадно улыбались.

   - Опять ты?! Зачем?! – Он говорил хрипло, с придыханием, в голосе слышалась мольба и плаксивые нотки.

   Я почувствовал себя уверенней и улыбнулся, в упор глядя на него. До меня дошло, что этот субьект имел дело с кем-то, похожим на меня, и та встреча не принесла ему ничего хорошего.

   - Эндрю Фэлкон, зачем ты преследуешь меня?! Проклятый колдун!

   “Эндрю Фэлкон – Андрей Соколов! Так вот в чем дело! Этот рыжий встречался с моим временным двойником!”

   Я еще шире раздвинул губы в улыбке.

   - Привет, - сказал я, - не надо так напрягаться. Успокойся и закажи что-нибудь перекусить. Я голоден, как волк.

   Он медленно придвинулся обратно к столу, оторвал взгляд от моего лица и вдруг с силой обрушил кулак на дубовый стол. Я чуть не подскочил от неожиданности; вздрогнул так, что сердце екнуло, а спина покрылась холодным потом. Но его вспышка гнева была направлена не в мой адрес.

   - Чего уставились?! – прорычал он.

   Все, кто находились в таверне, тотчас отвернулись.

   - Хозяин!

   Появился невысокий худой человек.

   - Что вам угодно, Билл? Еще рому?

   “Ага”, - отметил я про себя, - “его зовут Билл”.

   - Баранину и сыр для молодого джентльмена!

   Человек исчез, и через пару минут передо мной стояла глиняная миска с мясом и пара лепешек с сыром. Я накинулся на еду. Билл сидел, низко опустив голову, тупо уставившись в стол; какие-то мрачные мысли не давали ему покоя.

   Когда я уничтожил все, что стояло передо мной, Билл поднял голову и спросил:

   - Ты опять хочешь пойти со мной?

   Это его “опять” вновь уверило в том, что он принимает меня за другого.

   - Конечно, Билл, - сказал я.

   Лицо его стало еще угрюмее.

   - И снова будешь вытворять свои дьявольские штучки?

   Я не знал, о каких дьявольских штучках он говорит, но поспешил успокоить его.

   - Нет, - сказал я.

   Он замотал головой, будто не веря.

   - Ты обещаешь?

   - Обещаю, - твердо сказал я.

   - Теперь я хожу на другом корабле. “Золотой лани” больше нет, как нет и ее славного командира.

   “Золотая лань” – корабль Френсиса Дрейка! Значит, Билл – моряк, может быть, пират. Черт побери, то, что мне надо!”

   - Как называется твой корабль?

   Он крепко сомкнул губы, будто боясь проговориться, потом махнул рукой:

   - Все равно, от тебя не отделаться. Это “Скорпион”. Завтра с приливом мы уходим. Торчим здесь уже два месяца. Сначала отдыхали после славного дельца, потом привели в порядок свою посудину, а потом испортилась погода. Шторм прекратился только вчера. Но предупреждаю, это твоя забота, как ты попадешь на корабль. Я не стану помогать тебе.

   Я задумался лишь на мгновение.

   - Нет, станешь, - сказал я, с вызовом глядя на него.

   Я блефовал, говоря эти слова. Только интуитивно чувствовал, что Билл не посмеет мне отказать – в какой-то зависимости он находился у Эндрю Фэлкона, с которым уже встречался и которого боялся по причине, пока мне неизвестной.

   - Ты представишь меня командиру и поручишься за меня, и я стану вашим юнгой, - нагло заявил я.

     - Ты представляешь себе, что значит быть юнгой на таком корабле, как наш? Хотя… - Он поднял руку и ударил ладонью по столу.

   Я понял, что Билл принял решение.

   - Только, смотри, ты обещал. Никакого колдовства.

   - Обещаю, - сказал я, в уме прикидывая, о каком колдовстве он говорит, и что такого необычного можно сотворить с помощью машины времени.

   Ночевали мы тут же, в этой забегаловке. Хозяин предоставил нам небольшую, но уютную комнатку на втором этаже. Билли, грузно поднявшись по крутым скрипучим ступеням, тут же завалился на свой топчан, не раздеваясь и не снимая сапог. Он заснул, едва голова коснулась подушки. Я ожидал, что сейчас раздастся мощный богатырский храп, но ошибся. Билли спал спокойно, и лишь однажды из груди его вырвался жалобный стон, будто всхлипнул маленький ребенок. Я последовал примеру своего неожиданного товарища – улегся на другой топчан, и сам не заметил, как заснул.

   Было часов пять утра, когда Билли растолкал меня и сказал, что пора идти.

   - Куда в такую рань? - попытался я возразить сонным голосом.

   - Через час начнется прилив, - ответил Билл. - Ты забыл, что наш “Скорпион” именно сегодня уходит в рейд? Так что, если в тебе не угасло желание идти с нами, то поднимайся. Мне еще надо представить тебя командиру и дать рекомендации.

   - Билли, надеюсь на тебя, - сказал я, вскакивая с топчана.

   - Но ты и сам не должен ударить в грязь лицом, - сказал Билл, - иначе до берега будешь добираться вплавь.

   Я лишь рассмеялся на его слова.

   На пирсе нас ждала шлюпка.

   - Билли, ты сегодня – первый.

   Такими словами вместо приветствия встретил его один из гребцов.

   - Привет, Джим, привет, Том, - угрюмо ответил Билл.

   - Кто это с тобой? - спросил Джим, надменно и с вызовом глядя на меня.

   - Там узнаешь, - загадочно ответил Билл. – Ни о чем меня не спрашивайте, ребята, но мальчишка идет с нами.

   - Славный из него получится вояка!

   Оба гребца так заразительно захохотали, что мне стало неловко за себя и обидно.

   - Он когда-нибудь держал в руках абордажный тесак, или это ему не под силу?!

   - Мне не нужен тесак, - зло парировал я. - Если хотите, я справлюсь с вами обоими голыми руками.

   Такого веселья я давно не наблюдал. Только Билл оставался серьезным.

   - Ребята, он не шутит! - предупредительно сказал он, чем вызвал новый приступ хохота.

 Мне надоели эти насмешки. Я поманил к себе пальцем Джима, и тот, не переставая смеяться, вразвалку подошел ко мне и рукой попытался толкнуть в грудь. Когда, неожиданно для себя, он очутился на земле, смех его моментально прекратился. Мой противник обалдело уставился на меня, не понимая, что произошло. Зато Билл и Том смотрели на меня с восхищением.

   По самолюбию Джима был нанесен сильный удар. Он вскочил и ринулся на меня, обхватив руками. Я легко освободился от захвата, и провел второй прием. Джим вновь оказался на земле. Он упал на спину, так смешно подкинув вверх ноги, что я сам не смог удержаться от смеха.

   - Довольно, Джим! - громко сказал Билл. - Я же тебя предупреждал.

   Джим поплелся в шлюпку, уселся на банку и отвернулся от всех. Вид у него был довольно унылый. Я сел рядом с ним и, положив руку на плечо, сказал:

   - Не расстраивайся, Джимми. Хочешь, я тебя научу?

   Он отдернул плечо, нисколько не заинтересовавшись моим предложением; может, затаил обиду; а мне совсем не хотелось наживать себе врагов.

   Когда я предстал перед командиром “Скорпиона”, Артуром Джексоном, и Билл Рик представил меня, то первое, что я услышал из уст пирата – страшные проклятья.

   - Билл Рик, дьявол тебя побери, ты в своем уме?! Немедленно за борт этого щенка!

   - Это невозможно, сэр, - невозмутимо ответил Билл.

   - Что-о-о?! - вспылил Джексон. - Ты отказываешься повиноваться?!

   - Нет, сэр. Но этот щенок, как вы посмели выразиться, не позволит никому этого сделать, выкинуть себя за борт.

   Джексон усмехнулся.

   - Хотелось бы мне взглянуть на подобное зрелище. Вот, будет потеха!

   - Пожалуйста, сэр, прикажите кому-нибудь расправиться с ним. Только не мне, - добавил он поспешно.

   - Вы что, издеваетесь?!

   - Нет, сэр. Но мальчишка действительно необычный. Том и Джим уже имели счастье в этом удостовериться.

   Как мне не хотелось, но, все-таки пришлось продемонстрировать Джексону свои борцовские способности. Это произвело на него впечатление.

   - И чего же ты хочешь? – спросил он меня. – Служить в абордажной команде под началом Билла?

   - Нет, сэр, - ответил я, - мне никогда не приходилось убивать. Скажу больше, мне вообще не нравится война и кровопролитие.

   - Так, какого черта ты явился сюда?! Или Билл не сказал тебе, чем мы промышляем?

   - Мне это хорошо известно, сэр. И, если вы позволите, а я надеюсь на это, то мне бы хотелось научиться управлять кораблем.

   - Ладно, - сдался Джексон, - с этого дня ты – юнга. Вахту будешь нести с рулевыми. Размер твоей доли обговорим в контракте, и не думай, что она будет высока.

   - Согласен, командир, - сказал я.

   Меня поселили в кубрике вместе с вантовой и абордажной командами. Относились ко мне не то, что доброжелательно, а вроде как, снисходительно, будто не воспринимали всерьез. Но это меня устраивало. По крайней мере, никто не лез ко мне с дурацкими выходками и не иронизировал по поводу отсутствия у меня морских навыков. К тому же, я стал обучать нескольких человек приемам рукопашного боя, чем заслужил в экипаже уважение. Даже Джексон одобрительно отозвался о моем почине.

   - Молодец, юнга, - как-то сказал он, - хотя ты и выглядишь совсем мальчиком, но характер у тебя, как у взрослого мужчины.

   Признаюсь, эта похвала, прозвучавшая из уст человека, с головы до ног забрызганного кровью, мне очень понравилась. Я даже возгордился немного, и совсем свободно почувствовал себя на пиратском корабле.

   Обучаться борьбе захотели, в основном, молодые люди, двадцати-тридцати лет - молодежь во все времена тянется к новому. Для них, привыкших к силе мускулов, было большим откровением узнать, что противника можно победить не силой, а ловкостью. На тренировках они радовались как дети, когда удачно и чисто проводили отработанный прием.

   Я изредка устраивал показательные бои, которые собирали большую толпу и приводили зрителей в восторг.

   Довольно быстро я научился владеть штурвалом, и мне доверили нести самостоятельную вахту, чем я сильно гордился. Самостоятельное несение вахты делало меня полноправным членом экипажа, и, фактически, я перестал быть юнгой, хотя мне многому еще предстояло научиться. И я старался, как мог. Признаюсь, мне было нелегко. Иногда я мысленно говорил себе: “довольно романтики, пора возвращаться”. Но меня удерживало то, что я еще не видел самого главного: морского боя, абордажа, захваченных сокровищ. Пока меня мало волновало, какой ценой и кровью все это достигается.

С тех пор, как я ступил на палубу пиратского корабля, прошло тридцать дней, и ничего интересного не происходило. Хотя, для меня та обстановка, в которой я оказался уже представляла интерес: сам корабль, его оснастка и паруса, бесконечный океан, то ласковый и спокойный в тихую солнечную погоду, то неистово бушующий, когда поднимался ветер, а также, люди – их вид, одежда, манера говорить, отношение друг к другу.

   Утро сорокового дня ничем не отличалось от всех предыдущих. Я заступил на вахту и, получив указание, держал нужный курс. Ход был невелик, потому что половина парусов была убрана. Нам и не требовалось полного хода – мы вышли в нужную точку и, просто, поджидали жертву.

   Я не сразу обратил внимание на то, что обстановка вокруг меня изменилась. Послышались свистки боцманской дудки, люди, как сумасшедшие взбирались на мачты, и, вот наш “Скорпион” заблистал во всей красе в убранстве парусов.

   - Юнга! Влево три румба, черт бы тебя побрал!

   Я поспешил переложить штурвал и почувствовал: происходит что-то необычное. К штурвалу подошли Джексон и рулевой Джим.

   - Ну, ребята, - обратился к нам командир, - не подведите.

   Джексон тут же исчез, а Джим встал за штурвал, отодвинув меня в сторону.

   - Что происходит! – почему-то не произнес, а прокричал я Джиму.

   Он взглянул на меня, как мне показалось, с презрением, и спокойно ответил:

   - Абордаж.

   - Но я не вижу противника!

   - Его еще догнать надо.

   - А если не догоним?

   Джим усмехнулся и промолчал.

   Я побежал на бак, чтобы с высоты надстройки оглядеть океан. По всему левому шкафуту стояли вооруженные люди, подчиненные Билла Рика, та самая абордажная команда, которой предстояло выполнить самое главное.

   Я взглянул на океан и обомлел: наш “Скорпион” преследовал сразу три испанских корабля, два галеона и один галиот. Я поразился смелости и безрассудству Джексона: галеоны, перевозившие из Нового Света золото, серебро и прочие ценности, были вооружены не хуже галиотов, испанских военных кораблей. Мне стало страшно, и, в то же время, я ощутил в себе сладостное чувство ожидания чего-то необычного.

   Я побежал обратно к штурвалу и наткнулся на Билла Рика. Он загородил мне дорогу и сказал негромко:

   - Смотри же, ты обещал.

   Я не сразу понял, о чем он, да и понимать не хотел.

   - Билл, тебе не страшно? – спросил я.

   - Только дурак не боится, - ответил Билл. – Но тебе-то какое до этого дело?

   - Билл, ведь там три “испанца”! Не один, а три! И у них вдвое больше пушек, чем у нас!

   - Зато канониры у них неважные, и, если наши ребята не подведут, а они не подведут, то один из галеонов будет нашим еще до заката.

   - А второй?

   - К черту второй! Впрочем, как решит Джексон. Но ты обещал мне не вмешиваться. Помнишь наш уговор? – Билл покосился на мой аппарат.

   - Я помню уговор, - твердо сказал я, - и обещаю: никаких дьявольских штучек.

   Ах, как мне было интересно узнать, какие же дьявольские штучки вытворял мой временной двойник!

   Мы преследовали испанскую флотилию почти до полудня, и, когда позволило расстояние, наши канониры дали залп. Били по галиоту, так как он, хорошо вооруженный, имеющий на борту обученных солдат, представлял наибольшую опасность. Справившись с ним, можно было без особого труда захватить галеоны. Как говорил Билл, испанские канониры и в самом деле были неважные – их ядра далеко ложились от нашего “Скорпиона”, и каждый вражеский залп сопровождался злорадным хохотом абордажной команды. “Скорпион” не произвел и десяти выстрелов, а на галиоте уже были существенные повреждения: разбитый фальшборт и рухнувшая мачта, что сильно сказалось на его ходе. Командиры галеонов понимали, что им не стоит отрываться друг от друга, только вместе они могут рассчитывать на победу, поэтому на всех парусах спешили к раненному товарищу. А наши канониры били, не переставая, стараясь нанести как можно больший урон галиоту; потопить его, имеющего несколько слоев дубовой обшивки, было довольно сложно. Такая конструкция утяжеляла корабль, делала его тихоходным и неповоротливым; мнимая непотопляемость сильно сказывалась на ходовых качествах.

   Я понял замысел Джексона: разъединить испанские корабли, лишив их парусной оснастки, и захватить каждый поодиночке. Еще я понял, что Джексон не так уж безрассуден, как мне показалось вначале. Хорошо зная тактику морского боя, учитывая достоинства и недостатки кораблей, во всем доверяя своим канонирам, он вполне мог выйти победителем в этой неравной схватке. Английские канониры в то время считались лучшими на всех флотах, и больше, чем половина успеха в бою зависела от их меткой стрельбы. Такую тактику разработал еще Френсис Дрейк, и англичане неукоснительно ее придерживались, уделяя большое внимание обучению канониров. Легкость, быстроходность и маневренность английских кораблей в сочетании с хорошей прицельной пушечной стрельбой делали англичан непобедимыми на море. Вот почему я не видел на лицах людей теней сомнения в исходе поединка. Наоборот, лица этих сорвиголов аж светились в предвкушении схватки и будущей победы.

   Так и оказалось. Нам удалось поджечь галиот. Пожар был такой силы, что экипажу было не до боя. Командиры галеонов, поняв это, приняли решение уходить. Развернувшись по ветру, распустив все паруса, они рассчитывали непонятно на что. Наш “Скорпион”, не получив ни одного повреждения, снова бросился вдогонку. Не прошло и двух часов, как наши пушки меткой стрельбой заставили один из галеонов сбавить ход, а затем лечь в дрейф. Красно-золотистый испанский флаг, гордо реявший на высокой кормовой надстройке, поспешили убрать, признавая свое поражение. Мы на полном ходу подошли к галеону. Корабли столкнулись с такой силой, что я не удержался и полетел на палубу. Хорошая реакция и умение падать, группируясь, спасли меня от ушибов. Впрочем, я больше беспокоился не за себя, а за свой аппарат, который постоянно висел у меня на шее; страшно было подумать о том, что могу его лишиться.

   Человек десять, державших в руках абордажные крючья, тут же намертво вонзили их в борт неприятельского корабля, и в тот же час команда Билла Рика, размахивая тесаками, ворвалась на палубу “испанца”. Команда галеона и не думала сопротивляться. Люди демонстративно сложили оружие у ног гордого Билла, рассчитывая на снисходительность. Их тут же окружили и связали руки.

   Захваченный галеон представлял огромную ценность. В его трюмах мы обнаружили около трех тонн серебра в слитках, золотые изделия. Один из трюмов был полностью забит мешками с какао.

   Как объяснил испанский капитан, их небольшая флотилия шла из Перу, и что теперь он проклинает тот день, когда согласился выйти в море под прикрытием всего лишь одного галиота.

   Радости Джексона и всей команды не было предела. Очевидно, второй галеон имел тот же груз, и упускать его, теперь одинокого и беззащитного, было непростительной глупостью. Джексон быстро принял решение. Перегрузив добычу на свой борт, он бросил захваченный галеон на произвол судьбы, сохранив жизнь пленникам за то, что они сдали корабль без боя.

   Сбежавший галеон успел скрыться за горизонтом, и сколько наши марсовые ни всматривались в океан, они так и не смогли его обнаружить. В то время моряки рассчитывали только на остроту своих глаз, потому что подзорных труб еще не существовало. Чутье подсказало Джексону, куда идти. Если галеон хотел оторваться, естественно, он пошел прямо по ветру. Джексон указал курс и “Скорпион” на всех парусах ринулся вперед.

Вскоре наступила ночь. Нас с Джимом сменили, а мы отправились спать. Если расчет Джексона верен, то мы настигнем галеон через двенадцать-пятнадцать часов. Как знать, может быть, на рассвете на горизонте появится его парус.

   Когда я забрался в свой гамак, мимо меня прошел Билл Рик, и, как мне показалось при тусклом свете масляной лампы, подмигнул мне своим единственным глазом. Я заметил его довольную физиономию. Впрочем, исходом сегодняшнего дня были довольны все. Еще бы, захватить такую богатую добычу без жертв и повреждений!

     Утро следующего дня выдалось пасмурным. На юго-западе появилась темно-серая туча, которая стремительно росла. Ветер стал свежее, на волнах появились белые барашки. Ход “Скорпиона” значительно увеличился, усилилась килевая качка. Меня то прижимало грудью к штурвалу, то, наоборот, приходилось стискивать его руками, чтобы не упасть на спину. Я заметил озабоченного хмурого Джексона.

   - Хорошо идем, командир! - я постарался придать своему голосу как можно больше бодрости.

   - Это так, - ответил Джексон, - но приближается шквал. Запоминай приметы, юнга.

   И он, вытянув руку, указал на приближающуюся черную тучу, которая занимала уже половину неба.

   - Еще пять-шесть часов и начнется потеха.

   - Испанцы! - вдруг услышали мы громкий крик марсового. - Право, четыре румба!

   Джексон оживился. Я крутанул штурвал, не дожидаясь команды.

   Это был тот самый галеон, и мы быстро настигали его. Легкость недавней победы окрылила Джексона и, сейчас, он вновь рассчитывал на такую же, легкую, победу. Однако Джексон ошибся.

   Как и в прошлый раз, наши канониры меткой стрельбой сумели сбить одну мачту. Галеон замедлил ход и почти лег в дрейф. Но, когда “Скорпион” почти вплотную сблизился с “испанцем”, с его борта грянул залп из всех восьми пушек левого борта. “Скорпион” получил пробоину чуть выше ватерлинии. Мачты, к счастью, остались целы. Но почти половина абордажной команды была выведена из строя меткими выстрелами из мушкетов. Команда этого галеона решила или победить, или погибнуть.

   Пока испанцы перезаряжали пушки, наши дали залп по пушечным портам. Это принесло результат – нам удалось сблизиться вплотную. Но, едва абордажники попытались сцепиться с галеоном, с его борта вновь раздался мушкетный залп. Человек десять из абордажной команды были убиты или ранены. Среди раненных оказался и Билл Рик. Пуля, застрявшая в плече, привела Билла в ярость. Он перемахнул на борт неприятельского корабля и, размахивая тесаком, обратил в бегство и стрелков, и тех, кто собирался схватиться врукопашную. Мощный оголенный торс Билла, единственный глаз, сверкающий злобой, так устрашили испанцев, что никто не посмел вступить с ним в поединок. За Биллом устремились остальные, и теперь на палубе “испанца” шла жестокая сеча. Люди превратились в диких зверей. С палубы галеона до меня доносились ужасные вопли, вскрики раненных, громкие стоны от невыносимой боли, пистолетные выстрелы и звон клинков.

   Мне стало не по себе от этих звуков. Привыкший видеть подобные сцены только на экране телевизора, наяву все происходящее показалось ужасным и противным. Я побледнел от страха, по спине побежал холодный пот. И вновь в мозгу мелькнула мысль: “Пора возвращаться! Довольно! Я уже видел, все, что хотел!”.

   Но любопытство – а что же будет дальше? – удерживало меня.

Какой-то подленький внутренний голос говорил мне: “Какое тебе дело до чужих проблем? Это их жизнь. И, если они убивают друг друга, не ты в этом виноват. Каждому повезло родиться в свое время, и за свое время надо отвечать. А то, что происходит сейчас на моих глазах, давно прошло, и нет уже в живых этих людей. Чего ты боишься? О чем беспокоишься? О том, что человек тридцать убиты, а еще больше ранены после этой драки?” И тут же другой голос возразил первому: “Ты говоришь так, потому что ничего не можешь поделать, ничем помешать происходящему. И, если бы ты мог, то обязательно остановил бы этих людей, или сделал так, чтобы они сами не смогли творить противное человеческому разуму, то, о чем писал еще Лев Толстой. Ах, если бы я мог! Я бы сотворил, какие-нибудь штучки, такие штучки, что повергли бы в ужас и удивление все это средневековье. Стоп! Не о таких ли дьявольских штучках говорил мне Билл Рик? Он очень боялся этих штучек и того, кто их творил, то есть, моего временного двойника. Но что? Что я могу сотворить с помощью своей игрушки? Я сам могу унестись, куда угодно, в прошлое, или в будущее, могу до предела замедлить течение времени, или ускорить его бег, но только для себя лично. Такую возможность аппарата я уже испробовал, когда на меня напали те двое. Но я не могу перенести во времени всех этих людей вместе с кораблем. Ах, если бы я мог!

   Я застонал от собственного бессилия, так громко, что Джим удивленно на меня уставился.

   - Что с тобой, юнга? - спросил он. – Жалеешь, что на твоем счету не будет ни одного испанца? Не беспокойся, Билл Рик уложит их столько, что будет и на твою долю. Матер твой дружок, и нет ему равного в драке. Впрочем, и ты, парень, не промах. Где ты научился таким штукам?

   - В моей стране все умеют вытворять такие штуки, - солгал я.

   Джим усмехнулся. Конечно, он мне не поверил.

   А сражение, между тем, прекратилось. Даже полчаса не прошло с тех пор, как Билл Рик ворвался на галеон.

   - Джим, - сказал я, - можно я схожу, взгляну?

   - Чего уж там, иди. Вот, возьми на всякий случай.

   Джим протянул мне кремневый пистолет. Я взял его и сунул за пояс.

   На палубе галеона шла последняя расправа над испанцами. Всех их, оставшихся в живых, крепко связывали и бросали за борт. Руководил этим Билл Рик. Я ужаснулся тому, что увидел, и, в первый момент хотел убежать обратно на “Скорпион”. Но, в следующее мгновение, выхватил пистолет и наставил его на Билла.

   - Билл Рик, - строгим голосом сказал я, - прикажи немедленно прекратить расправу.

   - Ты что, рехнулся, юнга?!

   Кто-то сильно толкнул меня в спину.

   - Это враги! Посмотри, сколько наших они уложили!

   - Они защищали свою жизнь, - возразил я. – Прошу вас, джентльмены, дайте им шанс.

   Вокруг меня раздались возмущенные голоса. Молчал только Билл. Он отвернулся и смотрел куда-то вдаль.

   - Билл! - позвал я его. – Не желаешь ли дьявольских штучек?

   Он резко обернулся. Взгляд его стал настороженным.

   - Но ты обещал, - тихо сказал он.

   - Я передумал, - заявил я. – Но, если ты сохранишь жизни этим людям, можешь рассчитывать на мою милость.

   Никто ничего не понимал – великан Билл Рик робко и неуверенно разговаривал с каким-то мальчишкой.

   - Билли, убей его, и дело с концом! - выкрикнул кто-то из толпы. - По какому праву здесь распоряжается этот щенок?!

   Я насторожился и, на всякий случай, положил руку на рычажок корректировки во времени. Билл Рик заметил мое движение. Наверное, он подумал невесть что, и поспешно выкрикнул:

   - Развязать пленных!

   - Да ты что, Билл?!

   - Выполнять! - рявкнул Билл. - Кто не подчинится, будет иметь дело со мной!

   Люди, удивленно переглядываясь, бросились выполнять приказание.

   Вдруг появился Джексон.

   - Что здесь происходит?! - строго спросил он.

   - У нашего юнги слабые нервишки, - сказал Билл. – Он чуть не хлопнулся в обморок, когда мы выбросили за борт одну католическую собаку.

   - Вы почему здесь, Эндрю Фэлкон?! Марш к штурвалу!

   - Командир, - взмолился я, - не убивайте этих людей! Во имя милосердия, дайте им шанс. Приближается ураган, и, если им суждено погибнуть, то пусть погибнут в борьбе со стихией!

   Джексон долго смотрел мне прямо в глаза, а я смотрел исподлобья на него, не отводя взгляда.

   - Ты прав, юнга, - наконец произнес он, - у нас мало времени. Эй, ребята, живо всю добычу на “Скорпион”!

   Еще часа три ушло на перегрузку – золото, серебро, какао, как и на первом галеоне. Я помогал перетаскивать тяжелые мешки и ящики со слитками. Испанцы, оставленные в покое, старались не смотреть на наше занятие. Что стоила жизнь по сравнению с этим золотом и серебром? Сейчас они, как никогда, осознали это. И, когда наша работа была почти закончена, ко мне подошел высокий испанец с благородными чертами лица. Он низко склонился передо мной, и что-то с чувством произнес по-своему. При этом на его глазах выступили слезы. Я понял, что он благодарит меня за вмешательство. Не зная испанского, я ничего не мог ему ответить, только дружески улыбнулся и пожал его крепкую загорелую руку.

   Между тем, ветер усилился. Корабли, пришвартованные друг к другу, с глухим стуком бились бортами. Мы поспешили покинуть ограбленный галеон и, развернувшись, взяли курс “ост”. Некоторое время мы могли еще идти правым галсом, пока ветер и волны не усилились до такой степени, что капер стало швырять из стороны в сторону; он почти не поддавался управлению. Тогда Джексон приказал лечь в дрейф, из всей парусной оснастки оставив лишь кливера. Мы с Джимом, привязавшись к штурвалу, с трудом удерживали корабль поперек волны. Килевая качка была настолько сильна, что “Скорпион”, глубоко проваливаясь в бушующую бездну, принимал на себя огромные потоки воды. Они катились по шкафутам до самой кормы, подобно вышедшей из берегов реки. Пробоина, полученная в сражении, была заделана плотниками, все верхние люки надежно задраены. Если бы не это, наш корабль давно бы пошел ко дну. Никогда раньше мне не приходилось испытывать подобных ощущений, когда корабль высоко поднимало вверх, а затем резко проваливало вниз. Американские горки, на которых мне приходилось кататься, были ничем по сравнению с этими ощущениями. Теперь представьте, что это длится часами. Нервы, просто, не выдерживали. Мы с Джимом были мокры с головы до пят, и я, убежденный атеист, мысленно молил Бога, чтобы все это побыстрее кончилось. Рокот катящейся по палубе воды, свист ветра в снастях, противный скрип мачт наполняли душу страхом. Удивительно, как корабль выдерживал неистовый натиск стихии; казалось, еще немного, и он развалится на части.

   Время в ожидании смены потянулось ужасно медленно. Так хотелось сбросить с себя до нитки промокшую одежду и, улегшись в гамаке в сухом кубрике, укрыться с головой теплым одеялом.

   Все неприятное когда-нибудь кончается. Кончились и наши с Джимом мучения. Кое-как, цепляясь руками за снасти и переборки, я добрался до своего гамака. Раздевшись почти до гола, я забрался в него и, после всего пережитого, думал, что мгновенно засну. Укрывшись одеялом, и прижав к груди свой аппарат, я закрыл глаза, но разные мысли и воспоминания о событиях прошедшего дня не давали мне покоя и мешали заснуть. Как наяву передо мной проплывали картины сражения: абордаж, жестокая рубка, мертвые тела на палубе галеона, жалкий вид пленных испанцев, со страхом ожидающих своей участи.

   Я вдруг вспомнил про “точки отсчета”, о которых говорил мне Андрей, и подумал, что мое вмешательство в происшедшие события как раз и определило для них, пленников, новые точки отсчета, от которых теперь они продолжают существование в этом мире. Может быть, после всего пережитого они воспримут свое чудесное спасение, как знак судьбы, подарившей им шанс изменить свою жизнь.

   Утро не принесло ничего нового. Шторм продолжал бушевать с прежней силой. Так не хотелось вылезать из гамака и снова топать к штурвалу под потоки воды. Но я пересилил себя, натянул не успевшую просохнуть за ночь одежду и уныло поплелся наверх. Странно, но мой вид почему-то развеселил Джима.

   - Гляди веселей, юнга! Закончатся скоро все наши горести. Через месяц будем дома и огребем кучу деньжищ. Тебе неслыханно повезло: первый рейд, и сразу такая удача.

   Сам он и в самом деле не казался подавленным. Его хорошее настроение, вера в счастливый исход приободрили меня. Я улыбнулся, подмигнул Джиму, и пулей вылетел на верхнюю палубу.

   У меня поднялось настроение, когда я увидел безоблачное небо. Ветер нисколько не стих, и “Скорпион” все также глубоко зарывался форштевнем в волну, но я понял, что погода меняется, и кончится скоро эта неистовая болтанка. Так и оказалось. Часа через четыре ветер стал резко стихать, а водяные валы, хотя и оставались еще высокими, теперь не казались такими страшными.

   Солнце и ветер быстро обсушили на мне одежду и, вскоре, после относительной прохлады, я снова стал изнывать от зноя. В полдень, когда нас с Джимом сменили, Джексон приказал ставить паруса на бизань-мачте. Мы сделали разворот на сто восемьдесят градусов, и с помощью кливеров и косых парусов бизани пошли правым галсом почти против ветра. С этого момента корабль начал уверенно двигаться к родным берегам.

   Я вспомнил о Билле Рике и решил навестить его. Он лежал в лазарете, специальном кубрике для раненых. Доктор уже вытащил пулю из его плеча и сделал перевязку. Лицо Билла было бледным, и невыносимые страдания застыли на нем. Будучи раненным, в горячке боя он не чувствовал боли, а сейчас, в спокойной обстановке, да еще после того, как доктор поковырялся в его плече испытывал сильные муки. На лбу Билла блестели крупные капли пота. Он дрожал, будто от озноба. Вид его внушал жалость. У меня появилось ощущение, что Билл уже не оправится после этой раны. Я дотронулся ладонью до его головы, она была горячей.

   “Не иначе, заражение крови”, - подумал я. А вслух сказал:

   - Здравствуй, Билли, как себя чувствуешь?  

   - Ни к черту! - прохрипел он.

   Дыхание Билла стало тяжелым, видимо, ему трудно было говорить.

   “Доктор мог занести инфекцию”, - подумал я. – “Что они знают об антисептике?”

   - Дай-ка, я посмотрю твою рану, - попросил я Билла.

   - Доктор уже сделал все, что надо, - ответил Билл.

   - Все, да не все! - строго сказал я. - Хочешь жить, показывай!

   Он послушался; ему было все равно.

   Я разбинтовал рану. Так и есть! Плечо Билла сильно распухло и покраснело; на ощупь оно было сильно горячим – воспалительный процесс шел полным ходом и, если немедленно не вмешаться, мог стать необратимым. Я заметил следы нагноения и понял, что рану надо срочно обработать и продезинфицировать. Но чем? Если у кого-нибудь на корабле есть спирт, то Билла еще можно спасти. И я решил сделать все возможное.

   Я пошел к доктору и рассказал ему о состоянии Билла.

   - К сожалению, ему уже ничем не поможешь. Если состояние ухудшится, я пущу ему кровь. Это облегчит его страдания, - сказал мне доктор.

   - Доктор, у вас есть спиртное? – спросил я.

   - У меня есть полбутылки крепкого рома. Но зачем тебе ром?

   - Доктор, если вы дадите мне этот ром и свои инструменты, я вылечу Билла.

   - Я знаю, что этот забулдыга любит “лечиться” ромом, - сказал доктор, - и напрасно вы, молодой человек, пытаетесь меня уверить, что соображаете в медицине.

   - Доктор, его можно спасти. Но действовать надо немедленно!

   - Довольно! - рявкнул доктор. - Вон отсюда!

   Я пошел к Джексону и рассказал о своем разговоре с доктором.

   - А ты, правда, можешь помочь Биллу? - спросил Джексон. - Не хочется терять такого вояку. Половина успеха при абордаже – его заслуга.

   - Да, командир, - ответил я, - только прикажите доктору, чтобы он дал мне свои инструменты и тот ром, что держит у себя.

   Джексон вызвал доктора и отдал распоряжение.

   - Сомнительно, что этот мальчик умеет лечить, - заартачился доктор.

   - У нас нет выбора, - ответил Джексон, - может быть, он знает такое, что не знаете вы.

   - Ну, это уж слишком! – Доктор усмехнулся и презрительно взглянул на меня. – Тем не менее, я подчиняюсь приказу, и, если этот выскочка действительно вылечит безнадежного Билла Рика, я съем собственную шляпу!

   Я забрал у доктора ром и скальпель и поспешил к больному.

   - Ну, Билли, радуйся, - сказал я, - смотри, что я тебе принес!

   И показал ром.

   Глаза Билла на мгновение вспыхнули и снова погасли. Я налил ему полкружки и приказал выпить все до капли. Он жадно осушил кружку.

   - Ну, а теперь, Билл, - сказал я, - придется немного потерпеть. Прошу тебя, не дергайся, когда будет очень больно.

   На пламени масляной лампы я прокалил скальпель, окунул его в ром и разрезал Биллу рану в том месте, где образовался гнойник. Билл громко стонал, но терпел, крепко сжав зубы. Он доверился мне полностью, потому что я был его последней надеждой. Очистив рану, я вылил в кружку остатки рома, и Билл, увидев это, жадно потянулся к ней руками. Но я отрицательно покачал головой.

   - Это не для этого, Билл, - сказал я, - потерпи еще немного.

   И с этими словами вылил ром на рану Билла.

   Он дико заорал и вскочил с ложа, тот час же рухнув обратно – не выдержали ослабевшие ноги.

   - Что ты делаешь, гаденыш?! Смерти моей хочешь? Ах, вот оно что! Дождался своего часа, чтобы отомстить! Жаль, что я не убил тебя тогда!

   - Успокойся, Билл, - сказал я спокойно, - теперь все будет хорошо.

   Я разорвал на лоскуты свою рубаху и перевязал Билла. Прошло немного времени, рана перестала гореть от спирта, начал проходить жар. Биллу явно стало легче. Он неуверенно потрогал свое плечо здоровой рукой и удивленно покачал головой – прикосновение к ране уже не вызывало такой боли как раньше.

   - А ты, молодец, колдун! Спасибо тебе. Если оклемаюсь, век буду благодарен.

   - Оклемаешься, - сказал я, - только не подпускай к себе доктора, он собирается пустить тебе кровь.

   - Как скажешь.

   Мы немного помолчали, а потом я попросил:

   - Билли, расскажи про дьявольские штучки.

   - Издеваешься, да?! Сам натворил дел, а теперь издеваешься?

   - Ну, что ты, Билл! Я действительно ничего не знаю, ведь я не тот Эндрю Фэлкон.

   - Да, ну, тебя!

   - И, все-таки, Билли, расскажи, что ты видел? Представь себе, что рассказываешь не обо мне, а другом мальчике.

   - Ну, хорошо. Раз, это тебя развлечет, то слушай.

Рассказ Билла.

     Это было в сентябре тысяча пятьсот восемьдесят четвертого года от Рождества Христова. Я тогда плавал с самим Френсисом Дрейком. Выдающийся был человек.  

   Мы стояли в гавани Плимута и, как водится, коротали вечера в тавернах. Осень выдалась ненастная и ветреная, постоянно штормило; казалось, эта чертова погода установилась до самой весны и нам предстоит оставаться не у дел – слишком опасно было выходить в море.

   Тут он и появился. Я сидел за столом один, вдруг вижу: напротив меня будто облачко сгущается. Протираю глаза, а этот Эндрю сидит на скамье и оглядывается вокруг. Но ты не думай, даже в тот момент я ни на миг не усомнился в роме, хотя накачан был прилично. Так мы и сидели с ним вдвоем за одним столом. А, когда я, качаясь, вышел наружу и поплелся на свою посудину, он тоже встал, пошел за мной и сел в шлюпку вместе с полдюжиной молодцев. А когда наш канонир Том захотел вытолкать его вон, клянусь громом, у этого мальчишки ни один мускул не шевельнулся на лице, а Том, как ни был он разъярен, впустую хватал руками воздух, как будто малый был окружен невидимой стеной. А потом тот парень шутя толкнул Тома пальцем, и Том, как пушинка полетел в воду по дороге сбив еще троих. Купание пошло ему на пользу. Когда он, отфыркиваясь, залез обратно в шлюпку, то вид у него был как у побитого кота. Что касается меня, то я сразу зауважал этого Эндрю и взял его под свою защиту. В мыслях я принял его за духа, вроде ангела-хранителя, и решил, что он принесет мне удачу, ведь не зря же он возник возле меня и увязался за мной.

   - Не троньте мальчишку, - сказал я, - он идет с нами.  

   Никто и не собирался испытать недавнюю судьбу Тома, и слова мои были лишними, но я заметил, что мальчишка посмотрел на меня с признательностью.

   О Боже, если бы я знал тогда, какую “удачу” принесет нам этот дьяволенок! И никто не мог подумать, что все из-за этого проклятого мальчишки. Но я-то догадался, что это его дьявольские штучки, потому что один из всех знал, как он появился из ничего.

   Сначала, все было хорошо. Он стал нашим юнгой, работал наравне со всеми, хоть на вид и был хрупковат.

   Но тут пришли дурные вести, будто по приказу короля Филиппа во всех гаванях Испании арестованы английские корабли. Наши отношения с этой страной были хуже некуда, а тут мы поняли: начинается большая война. Я сказал - большая, потому что малая уже давно шла полным ходом, ведь наша королева Елизавета сама не гнушалась такими средствами, как разбой, грабеж, пиратские рейды, лишь бы досадить испанцам. И, конечно, она не могла стерпеть такого оскорбления. Мы получили приказ, и вышли в море целой эскадрой из двадцати пяти кораблей. Где-то в конце месяца мы ворвались в гавань Виго на северо-западном побережье Испании. Это было полной неожиданностью для испанцев и мы без труда взяли на абордаж все их корабли, стоявшие на рейде; команды их даже не успели изготовиться к бою, люди просто выпрыгивали за борт, вплавь добираясь до берега.

   Вообще-то сэр Френсис надеялся застать здесь корабли Золотого Флота, чтобы захватить сокровища, которые испанцы регулярно вывозили из Нового Света. Но корабли в тот год опоздали. И тогда наш адмирал повел эскадру на запад   через Атлантику.                                                                                    

   В пути буря разметала нас, и почти от самых Азорских островов мы шли в одиночестве на своей “Золотой Лани”. Целью Дрейка была Картахена, и там, в районе этого крупного испанского порта, эскадра должна была соединиться.

   Недалеко от Сант-Доминго, на широте восемнадцать градусов, мы заметили испанский галеон, по всей видимости, один из кораблей Золотого Флота, отставший от своих. Неслыханная удача! Сэр Френсис приказал готовиться к бою и мы, распустив все паруса, бросились вдогонку за призом. Когда подошли на выстрел, пальнули из носовых пушек, но промахнулись. Подошли еще ближе, снова пальнули. Промах! Сэр Френсис пригрозил вздернуть канониров на рее, если они немедленно не прекратят впустую переводить порох. Расстояние между кораблями сократилось до кабельтова, и промахнуться было невозможно, но, тем не менее, и третий залп не принес никаких результатов. Дрейк рвал и метал, ругался последними словами. Наконец он сбежал вниз, на пушечную палубу, прицелился сам и зажег фитиль. Раздался выстрел. И тут, о чудо! Мы увидели, как ядро медленно вылезло из дула и, как бы нехотя, полетело к “испанцу”. Оно летело минуты три, прежде чем упало в воду далеко за кормой неприятельского корабля. Лицо Дрейка вытянулось. Он будто окаменел. Тут и “испанец” произвел залп. И что же ты думал? Мы увидели, как ядра их пушек внезапно возникли перед нами в воздухе, а затем медленно стали опускаться вниз, упали в воду и пошли ко дну. Это было невероятно! Мы отказывались верить своим глазам. Некоторые ядра, возникнув буквально в нескольких футах от корабля, просто таяли в воздухе. Наша перестрелка напоминала детскую игру. А расстояние между кораблями сокращалось. Мы приготовились к абордажу. Вот уже вцепились крючьями в неприятельский борт, и вдруг все исчезло! Абордажная команда все так же держала наперевес крючья, самые храбрые молодцы, стоя на фальшборте, размахивали тесаками, но испанского корабля не было! Он будто растаял, развеялся, как туман.

   Позже мы узнали, что упустили богатую добычу. Этот галеон, “Святой Себастьян”, вез полторы тонны золота. С лихвой хватило бы всем, и нам, и этой алчной бабенке, нашей королеве.

   При подходе к Картахене, когда наша эскадра соединилась, я подошел к нему и попросил убираться ко всем чертям подобру-поздорову. Я никому не мог рассказать, что наша неудача из-за этого малого. Обвинили бы во всем меня, ведь тот был под моим покровительством. Но мальчишка ответил, что сам себе хозяин и уйдет, когда сам того захочет. Я клял его последними словами, уговаривал, чуть ли не стоя на коленях, никакого результата. Вот тогда у меня и зародилась коварная мысль.

   “Убью его, и дело с концом”, - подумал я, выхватил шпагу и проткнул его насквозь.

   Только мне так показалось, что проткнул. Мальчишка вдруг стал полупрозрачным, как немытое стекло. Я видел сквозь него и мачты, и море, и чаек, кружащих за бортом. От страха я дико заорал и, как безумный, не зная зачем, хлестал шпагой его полупрозрачное изображение. А он смотрел на меня и улыбался. А потом исчез. Просто, растаял в воздухе, будто и не было его никогда.

   Билл замолчал. Я сидел, пораженный его рассказом. Поистине, тот аппарат обладал уникальными возможностями. Так что, мой временной двойник, как я считал, вовсе и не временной двойник, а далекий потомок с такой моделью машины времени, что не моей чета.

   - Билли, ты действительно думаешь, что это был я?

   - Брось, Эндрю, хватит шуток, у меня хорошая память на лица.

   - Но ведь прошло двадцать лет. Ты видишь, я совсем не постарел.

   - Ты же колдун.

   - Время властно над всеми, Билл.

   - Только не над тобой. Ты сам властелин времени.

   Отчасти он был прав.

   - Что это у тебя за ящичек, с которым ты никогда не расстаешься? Я еще тогда понял, что вся колдовская сила находится в нем. Так ведь?

   Я хитро улыбнулся Биллу и не стал отвечать на его вопрос.

   - Как думаешь, Билл, я злой колдун или добрый?

   - Наверное, добрый. Но лучше бы ты тогда не вмешивался. Теперь знаешь, сколько мы потеряли из-за твоих дьявольских штучек. Это-то меня и взбесило. И даже сейчас, хоть и прошло уже много времени, извиняться перед тобой не собираюсь. Раз ты такой добрый, то и так меня простишь.

   - Хоть бы спасибо сказал, что я облегчил твои муки, теперь пойдешь на поправку.

   - Вот за это спасибо. Жить всем охота, даже таким, как мы, постоянно рискующими не вернуться живыми. Дело у нас очень опасное, и не каждому дано заниматься таким ремеслом.

   - Билли, у тебя никогда не было желания сменить ремесло? Неужели, тебе нравится убивать?

   - Э-э! Тебе не понять. Как бы тяжело и опасно не было, но только в море и в битве я чувствую себя человеком.

   - Билли, а у тебя есть семья, дети?

   - Нет. Была одна женщина давным-давно. Но она обманула меня, и с тех пор я возненавидел всех женщин.

   Больше я не стал надоедать Биллу своими расспросами, пожелал ему здоровья и ушел в кубрик отдохнуть перед вахтой.

   В последующие дни я навещал Билла и делал перевязки. Приходил и доктор, хотел пустить Биллу кровь, но тот послал его к черту. Джексон, встречая меня на верхней палубе, загадочно улыбался. Это была хорошая добрая улыбка, и я понимал, отчего он так улыбается.

   Вновь потянулись однообразные будни. Ветер сменился на западный и резво подгонял наш “Скорпион”.

   Через три недели, когда мы подходили к Плимуту, Билл Рик был совсем здоров. Я напомнил доктору о его обещании съесть собственную шляпу, если Билл выживет, но это “светило” медицинской науки что-то зло пробурчал и скрылся в своей каюте.

   Мы встали на рейде поздно вечером, а утром уже весь город знал о нашем прибытии; на пирсе собралась большая толпа. Было много женщин и детей, которые пришли встречать своих мужей и отцов. Я представил себе, каким волнением и надеждой сейчас наполнены сердца этих людей; сколько радости будет у одних, дождавшихся, и сколько горя у других.

   Джексон приказал спустить шлюпку, сам вошел в нее в сопровождении своих офицеров. В их числе был и доктор, с которым я встретился взглядом. Какой-то злой огонек вспыхнул в его глазах, и злорадная усмешка скривила губы. Если бы в тот момент я придал этому значение!

   А пока я жадно смотрел на берег, так соскучившийся по твердой земле. Весь экипаж высыпал на верхнюю палубу, и только один Билл Рик оставался в кубрике. Его никто не ждал. Жалел ли он об этом? Может быть, в его душе и шевелилось слабое чувство сожаления о покинутой им женщине. Может, он и пил от тоски и одиночества, когда “Скорпион” возвращался в родной порт после многомесячного плавания. Каким бы жестоким головорезом ни был Билл Рик, но сейчас мне стало его жалко.

   Не прошло и двух часов, как на палубе “Скорпиона” появились королевские представители. Все сокровища, добытые нами, были вынесены из трюмов. Золото, серебро и какао тщательно взвесили и оценили. Нам полагалась премия, двадцать пять процентов от награбленного, а это была приличная сумма. Тем не менее, рассчитались с нами немедленно. Королевский чиновник произвел подсчет и из большого саквояжа, высыпав на стол кучу золотых и серебряных монет, расставил их столбиками.

   С экипажем рассчитывался сам Джексон. Когда очередь дошла до меня, командир вручил мне сумму, намного превышающую оговоренную контрактом.

   - Сюда входит доля убитых? - с сарказмом спросил я.

   - Ни в коем случае. Просто, я изменил условия договора в твою пользу. И не спрашивай, почему. Ты мне понравился, вот все, что могу сказать. А доля погибших остается их долей. Ее получат вдовы и сироты.

   - А если погибнет Билл Рик, ведь у него никого нет? - спросил я.

   - Его долю получит некая Джейн Грант, так пожелал сам Билл.

   Я понял, что Билл не так сильно ненавидел обманувшую его женщину, как говорил, и какие-то чувства еще тлели в его душе.

   Из кучи золота, что вручил мне Джексон, я выбрал две монеты и положил себе в карман.

   - Командир, - сказал я, указывая на оставшиеся деньги, - прибавьте эту сумму к доле убитых.

   - Я удивляюсь тебе, Эндрю Фэлкон. Как ты собираешься существовать на два соверена?

   Я улыбнулся:

   - Поверьте, командир, мне хватит этих денег.

   Джексон пожал плечами:

   - Ну, как знаешь. Вижу, у тебя доброе сердце, и еще больше удивляюсь, на кой черт тебе понадобился капер. Есть много мирных посудин, где спокойно можно осваивать морское дело.

   - Это трудно объяснить, командир. Просто, мне захотелось увидеть собственными глазами все, о чем так много говорят о пиратах.

   - Что ты собираешься делать дальше, Эндрю Фэлкон?

   - Сначала, ощутить под ногами твердую землю, а потом, если позволите, вернусь домой.

   - Это твое право. Но, если ты хочешь наняться на другой, мирный, корабль, то я могу дать тебе рекомендации; мое имя широко известно, и это тебе поможет.

- Спасибо, командир. Но я решил вернуться на родину, и решение мое твердо.

   - Да будет так, - сказал Джексон, - но помни, если судьба занесет тебя в Плимут, вспомни о командире Джексоне, и знай, что он всегда к твоим услугам.

   - Спасибо, командир, - еще раз повторил я.

   Примерно через час мы с Биллом дождались своего места в шлюпке. Когда подходили к пирсу, в толпе встречавших я заметил группу вооруженных людей, и среди них нашего доктора. Неприятное чувство охватило меня. Я вспомнил его взгляд и злую усмешку, и подумал, что от этого типа всего можно ожидать.

   Хотя я и придал значение тому, что доктор находится на пирсе, в то время, как давно должен быть у себя дома, но не ожидал такого поворота событий. Когда шлюпка пристала и мы вышли на пирс, доктор подскочил ко мне, схватил за рукав и громко крикнул:

   - Вот он, колдун, хватайте его!

   Тот час же стража, находившаяся за спиной у доктора, бросилась вперед, повинуясь его оклику. Я так растерялся, что не успел испугаться. Странное спокойствие своей души даже удивило меня. Наверное потому, что в этот момент у меня возникло жуткое презрение к этому лекаришке, который мнил себя ученым человеком.

   - В чем дело?! - вдруг услышал я над своим ухом, будто звериный рык голос Билла Рика.

   Он оттолкнул от меня доктора и выхватил из ножен изящную шпагу, направив ее острие на стражников. Пираты, которые вместе со мной и Билли пришли на шлюпке обступили меня, не давая страже приблизиться. У каждого в руке была шпага. Эти люди были из абордажной команды, вот почему так быстро среагировали на действия своего командира.

   - Именем закона, выдайте нам этого мальчишку! Это безбожник и колдун! – вперед выступил начальник стражи, человек в элегантной офицерской форме.

   - Попробуйте взять его, если сможете! - рявкнул Билл.

   - Вы поплатитесь за это!

   - Эндрю, - шепнул мне Билл, - тебе пора исчезнуть, как в тот раз, помнишь?

   - А как же вы, Билл? Какого черта вступились за меня, ведь теперь у вас будут неприятности!

   - Это закон морского братства, парень, не оставлять своих в беде. За нас не беспокойся, выкрутимся, прощай же, и прости за прошлое.

   “Он все-таки извинился”, - подумал я, прежде чем нажать на кнопку перемещения

Рассказ доктора

   - Ваше имя?

   - Роджер Ивлмэн, господин королевский прокурор, я корабельный врач, служу на капере “Скорпион”.

   - По какому делу вы ко мне пожаловали?

   - По обвинению одной особы в колдовстве и неуважении к святой протестантской церкви.  

   - Это серьезные обвинения, и вы должны привести серьезные факты. Я обдумаю их и приму решение. Итак, кто эта особа?

   - Ваша честь, прежде чем продолжить, хочу предупредить: этого колдуна надо арестовать немедленно, сразу, как он сойдет на берег с нашего “Скорпиона”, ибо это наш юнга.

   - Мальчишка?! Не преувеличиваете ли вы?

   - Нисколько, ваша честь, и вы сами убедитесь в моей правоте, когда узнаете подробности.

   - Что же, я вас слушаю.

   - Он появился у нас четыре месяца назад, когда мы уходили в рейд. Его рекомендовал Билл Рик, командир абордажной команды, скорей всего под действием колдовских чар; я сразу заметил, что Билл находится в какой-то зависимости от этого Эндрю Фэлкона.

   - Из чего вы сделали такой вывод?

   - Билл боялся его, и это было заметно.

   - Продолжайте.

   - Затем, его необычные борцовские способности. Этот пятнадцатилетний мальчишка может свалить взрослого мужчину, не затрачивая больших физических усилий. Он даже показал кое-кому из экипажа, как он это делает.

   - Пока я не вижу, из чего можно заключить, что ваш юнга – колдун.

   - Еще он вылечил безнадежного Билла Рика. Человека, у которого сильный жар и лихорадка уже невозможно спасти. Единственное средство, это выпустить дурную кровь. Но эта процедура дает лишь временное облегчение. Когда я хотел отворить Биллу вену, он, находясь под влиянием колдуна, послал меня к черту.

   - А как вашему юнге удалось спасти Билла Рика?

   - С помощью ланцета и полбутылки рома. Согласитесь, это вовсе ненаучно и попахивает знахарством, чем грешат наши доморощенные ведьмы.

   - Это все?

   - Нет, ваша честь. Теперь, самое главное. Когда Билл Рик и колдун оставались наедине в лазарете, мне, совершенно случайно, довелось подслушать их беседу. Билл Рик двадцать лет назад уже встречал этого колдуна на борту “Золотой Лани”, когда служил под командованием Френсиса Дрейка.

   - Стоп! Что за чертовщина! Вы же сказали, что мальчишке всего пятнадцать лет.

   - Вот именно. Это первая странность, и, согласитесь, серьезный довод для моих обвинений.

   - Продолжайте. Что же вы услышали?

   - Такие вещи, в которые трудно поверить.

   - Например?

   - У этого колдуна есть небольшой ларец, с которым он никогда не расстается. Билл Рик еще тогда, двадцать лет назад, понял, что в нем и заключается вся колдовская сила. Так вот, с помощью этого ларца он делал так, что ядра корабельных пушек после выстрела вылезали из стволов так медленно, будто надувался мыльный пузырь, и также, медленно, летели к цели, в цель не попадая, потому что противник уходил далеко вперед.

- Этого не может быть!

   - Но так было. Тогда, Билл Рик хотел убить колдуна, но его шпага, проходя сквозь тело мальчишки, не приносило тому никакого вреда.

   - Довольно! Ваши обвинения действительно серьезны. А в чем выражается его неуважение к святой протестантской церкви?

   - Во-первых, он спас пленных испанцев, католиков, оказав колдовское влияние на командира Артура Джексона. Затем, когда начался ураган, и все молились за спасение своих душ, этот мальчишка ни разу не перекрестился. И вообще, я никогда не слышал, чтобы он помянул Бога.

   - Довольно! Я дам вам стражу, вы немедленно оправитесь на пирс и укажете на колдуна.

   Вот такой разговор состоялся у меня с королевским прокурором, к которому я немедленно отправился после того, как сошел на берег. Еще когда я садился в шлюпку, встретился глазами с колдуном; лицо его было спокойно, и я с усмешкой отметил этот факт. Пусть ничего не подозревает, легче будет его задержать.

   Прокурор выделил мне четырех стражником, и мы отправились на пирс. Команда уже покидала борт “Скорпиона”, торопясь в объятия своих близких. Наконец подошла и шлюпка, в которой находился этот проклятый мальчишка. Едва он ступил на берег, я подскочил к нему и, крепко схватив за рукав, крикнул стражникам:

   - Вот он, колдун, хватайте его!

   Моя команда была бы немедленно исполнена, но помешал Билл Рик. Находясь под действием чар, он оттолкнул меня от колдуна и обнажил шпагу. Начальник стражи попытался образумить Билла и его людей, которые окружили мальчишку, не давая к нему приблизиться; они все были околдованы им, я это понял сразу, поэтому простил Биллу оскорбление – от его сильного толчка я отлетел ярда на два и упал на спину.

   Между тем, начальник стражи принял решительные меры, приказав атаковать Билла и его людей. Но, едва стражники обнажили оружие и бросились в бой, произошло нечто невероятное. Мы все вдруг увидели, как колдун стал медленно исчезать, будто растворяться в воздухе. Он стал полупрозрачным, и сквозь него можно было видеть все. Люди при виде такого зрелища кто закричал от ужаса, кто онемел от изумления. А мальчишка продолжал таять, пока не исчез совсем.

   Я заметил, что один Билл Рик оставался спокойным. Когда колдун исчез, он ухмыльнулся и вложил шпагу в ножны.

   Начальник стражи хотел арестовать Билла и его людей за неповиновение властям, но вмешался я и объяснил, что люди находились под воздействием колдовских чар, и что теперь, когда колдун исчез, они вновь стали, как прежде.

   - Это точно, - подтвердил Билл Рик, - не понимаю, что на меня нашло. Офицер, приношу вам свои извинения. И вам, доктор. Вы не сильно ушиблись, когда упали?

   И, хотя у меня сильно болела спина от удара о землю и грудь от толчка Билла, я поспешил уверить его, что со мной все в порядке.

   После того, как исчезли колдовские чары, тяготевшие над Биллом, он стал не просто, как прежде, а даже лучше, потому что я никогда не видел его таким вежливым.

   Свидетелем вот таких удивительных событий пришлось мне стать. И я часто задумываюсь, куда же пропал колдун. А вдруг он где-то рядом и в любой момент может появиться? От этих мыслей мне становится страшно. Ведь если он явится передо мной, то затем, чтобы отомстить.

Я очутился перед своим временным двойником, который судорожно хватал ртом воздух. Явно, он хотел что-то сказать, и будто не находил слов. Прошло не больше минуты, как я покинул его, мгновение по сравнению с тем, что мне пришлось пережить в прошлом.

   Я вытащил из кармана две золотые монеты и одну протянул ему:

   - Возьми, пригодится.

   У него загорелись глаза. Он понял, где я побывал, и завидовал со страшной силой.

   - Вдруг встретишь там, Билла Рика, большого любителя рома, передай ему привет, да будь с ним осторожен, кто-то из Андреев Соколовых здорово его разозлил. Правда, тот Билл, с которым встретился я, сейчас продолжает свое существование с новой точки отсчета, ведь он должен был умереть от заражения крови, а я спас его.

   - Вряд ли возможны такие совпадения, встретить в прошлом одного и того же человека, если, конечно, не нарочно искать с ним встречи.

   - Как бы то ни было, но держи всегда наготове эту штуку, - я ткнул пальцем в Андреев аппарат.

   - Это само собой, - ответил он.

   Мне захотелось рассказать ему обо всем, что со мной было, но вдруг почувствовал страшную усталость. Да и слишком много времени понадобилось бы на то, чтобы описать все мои приключения. В другое время я, может быть, и излил бы из себя все, что во мне накопилось: впечатления, переживания, ужасы и радости, но я слишком устал от напряжения тех четырех месяцев, что пробыл в прошлом. И он понял это по моему виду: потрепанной одежде, которая для него за одну минуту сильно постарела и вылиняла, лицу, внезапно почерневшему от загара, изможденному и слегка испуганному. Поэтому, он не стал задавать лишних вопросов; я бы тоже не стал на его месте. С таким аппаратом проще перенестись, куда надо, и увидеть все собственными глазами. И я знал, что он так и сделает. Кому, как не мне было об этом знать, иначе, получалось, что я плохо знаю самого себя.

   - Прощай, - сказал я ему, - наверное, больше никогда не увидимся.

   - Это не совсем так, - сказал он с грустной улыбкой. – С каждым мгновением ты становишься старше и, глядя на себя в зеркало, будешь видеть меня.

   - Так ли это? – сказал я. – А “точки отсчета”? Ведь ты изменил мою судьбу, и я не переживу того, что довелось пережить тебе. Теперь мы разные, пусть ненамного, но разные.

   - Не думай об этом, хотя это и грустно. – Он положил мне руку на плечо и крепко сжал, встряхнув, как бы ободряя и успокаивая меня.

   - Ладно, - вздохнул я, - прости за мое коварство, но я не мог удержаться от такого соблазна, ты меня понимаешь.

   - Понимаю, - сказал он, - сам бы так поступил, потому и прощаю. В конце концов, ничего страшного не произошло, ты цел и невредим, аппарат – тоже.

   Я крепко пожал ему руку и, не оглядываясь, пошел к дому. Я знал, что в этот момент он смотрит мне вслед. Мне очень хотелось оглянуться, но я пересилил себя.

Андрей Соколов из года 2071 продолжает свой рассказ

   Я уселся на скамейку, открыл панель управления машиной времени, выдвинул дополнительную панель перемещения в пространстве и, набрав нужную программу, нажал кнопку “пуск”.

   От перемещения на большое временное расстояние, хотя оно и длилось несколько мгновений, у меня закружилась голова, в глазах потемнело. Постепенно я стал приходить в себя; передо мной все ярче и ярче проявлялись краски другого мира.

   Я оказался на высоком холме, поросшем густой травой и редким кустарником. И с высоты этого холма я увидел безбрежный океан и город, вплотную придвинувшийся к пологому берегу. В удобной бухте, с трех сторон защищенной от океанских волн, стояло на рейде несколько кораблей.

   На безоблачном небе пылало жаркое солнце, легкий бриз доносил до меня запахи морской свежести.

   Я зафиксировался во временной точке, отключил аппарат и стал медленно спускаться. Вскоре я набрел на узкую тропинку, пошел по ней и через некоторое время чуть в стороне заметил небольшое стадо коз и девочку лет четырнадцати-пятнадцати с длинной хворостиной; очевидно, пастушка.

   Я свернул с тропинки и пошел прямо к ней. Она, прикрыв ладонью глаза от яркого солнца, смотрела на меня. Я подошел и поздоровался:

   - Добрый день, мисс.

   - Добрый день, - ответила она. – Кто вы? Я никогда раньше вас не видела. Вы с подветренной стороны?

   Я смутился и задумался, как объяснить ей, кто я и откуда здесь взялся. Я думал секунды две, а она уже задала мне следующий вопрос:

   - Вы, наверное, иностранец. Француз или голландец? Как-то странно вы одеты.

   - Да, я иностранец, - сказал я, - только не француз и не голландец. Я – русский.

   - Никогда не слышала о русских, - сказала она. – Где же ваша страна? В Европе?

   - В Европе, - сказал я, - и в Азии… тоже.

   Она засмеялась:

   - Какой-то вы странный. И говорите очень странно, я с трудом вас понимаю.

“Ничего удивительного”, - подумал я, - “за четыреста лет английский язык сильно изменился”.

   - Я сам вас плохо понимаю, - сказал я. – Это потому, что я иностранец.

   Она снова засмеялась.

   Я видел, что ей было приятно разговаривать со мной, новым человеком.

   - На каком корабле вы прибыли? – спросила она. – Я всегда хожу в гавань, когда приходит корабль из Европы; почти весь город собирается тогда на пристани. Приходит губернатор с женой и дочерью, гарнизонный комендант, и другие офицеры. Из Европы всегда приезжает кто-нибудь от самой королевы. Три месяца назад был лорд Хауэрд, командующий английским флотом.

   Откуда мне было знать названия кораблей, в ту пору бороздивших Атлантику. Я уже начал жалеть, что затеял разговор с этой любопытной пастушкой. Мне повезло в одном: я заметил, что она не дожидается моих ответов, а продолжает тараторить.

   - Как вас зовут? – спросила она.

   Это был самый легкий из ее вопросов. Сначала я хотел ответить: “Андрей”, но передумал и назвался на английский манер:

   - Эндрю.

   - Хорошее имя, - сказала она. - А я – Джудит. Джудит Смит.

   Так мы познакомились.

   Джудит, девочка любопытная и болтливая, засыпала меня своими вопросами и тут же рассказывала о себе, своих родителях, знакомых, о козах, которых пасла, о губернаторе острова, его привычках и образе жизни.

   Я узнал, что Джудит этой весной исполнилось пятнадцать лет. Она – дочь моряка, служившего под командованием самого сэра Френсиса Дрейка в 1595 году. Раньше они жили в Англии, в Портсмуте, а затем, по настоянию отца, успевшего повидать мир, приехали сюда, на Барбадос, в поисках лучшей жизни. Им, действительно, здесь живется лучше на этом благодатном острове, гораздо свободней, и не так донимают налогами, хотя, честно говоря, уплата налогов для их семьи не такая уж большая проблема, потому что ее отец, Джон Смит, служит на капере, и в те редкие дни, когда их “Орел” приходит на Барбадос, оставляет им неплохую долю добычи. Да, служба опасная, но прибыльная. Отец много раз был ранен испанцами, однако не оставляет своего ремесла, потому что оно позволяет им сносно существовать. Мечта Джудит года через три-четыре выйти замуж за морского офицера, иметь большой каменный дом с садом и прислугу.

   Матери Джудит, Мери Смит, сорок три года. Она занимается домашним хозяйством, вышивает, сидя у окна, и смотрит на море. Ее судьба вечно ждать своего мужа и тревожиться за его судьбу.

   У Джудит маленький братик, Том. Он родился здесь, на Барбадосе, и ему уже шесть лет. Обычно, она берет его с собой пасти коз, а сегодня не взяла. Он такой непоседа, постоянно убегает из дома, шляется, где попало, и его часто приходится искать то в порту, то на рынке; а еще он крутится возле таверн, где пьяные моряки часто затевают драки, пуская в ход ножи или шпаги. Том говорит, что когда вырастет, тоже станет моряком и у него будет самая длинная и красивая шпага.

   Джудит рассказала мне, что сейчас на рейде Порт-Ройяла стоят два капера, капитаны которых, ни для кого не секрет, имеют фальшивые патенты. Это отчаянные джентльмены удачи, настоящие головорезы, которым все равно кого грабить, врагов испанцев, союзников французов, нейтральных голландцев, или даже своих соотечественников англичан. Губернатор делает вид, что ничего не знает об этом, так как получает за свое молчание и содействие солидную мзду. Эти джентльмены удачи всю добычу прибирают к своим рукам, отчего английская казна терпит убытки, и, если они попадутся на незаконном грабеже, их всех вздернут на виселице.

“Славное времечко”, - подумал я, - “законный грабеж, незаконный грабеж”.

   - Как называются эти каперы? – спросил я.

   - Вы точно с неба свалились, - сказала Джудит, - все в городе знают, что это “Ника” и “Голубая Звезда”.

   - Мне бы хотелось попасть на один из них, - сказал я.

   Джудит посмотрела на меня с осуждением.

   - Тогда и вас вздернут на виселице, - сказала она, - и не посмотрят на вашу молодость.

   - Меня не вздернут, - успокоил я ее.

   - Они все так говорят: “меня не вздернут”, а сами не могут остановиться от жадности. И куда они только девают столько золота!

   - Складывают в сундуки и закапывают на каком-нибудь необитаемом острове или пустынном берегу, потом забывают место, а лет через триста-четыреста кто-нибудь случайно находит клад.

   - Ну, вы и выдумщик! – засмеялась Джудит. - Стоит так рисковать жизнью, чтобы просто взять и закопать такое богатство!

- А вы как думаете, что они делают со своим богатством?

- Даже не представляю, на что можно истратить такую уйму денег. Но то, что большая часть их уходит на ром, это я знаю точно.

“Кстати, если встретишь там одноглазого Билли, большого любителя рома, передай ему привет и берегись, кажется, кто-то из Андреев Соколовых здорово его разозлил”, - вдруг вспомнил я слова временного двойника.

   - Кто ваш отец, плантатор? – спросила вдруг Джудит. - Сейчас многие приезжают из Европы, чтобы заработать на сахарном тростнике или хлопке.

   - Мой отец строит большие каменные дома, а мама учит детей музыке ответил я. - Только они там, в Европе, а я сам по себе.

   - Вы сбежали из дома?! – ужаснулась Джудит. - Какой вы смелый! И вам не жалко своих родителей?

   - Думаю, они не заметят моего отсутствия.

   - Вы поссорились? Это нехорошо. Бог вам судья, но родителей надо уважать. Вы причинили им большое горе.

   - Все не так, мисс Джудит, - сказал я. – Я люблю своих родителей, и не могу вам всего рассказать. Вы просто не поймете.

   - Куда уж мне, - обиделась она. - Сын таких благочестивых родителей сбегает из дома, чтобы стать грязным пиратом, убивать и грабить! Бр-р!

   - Да не собираюсь я никого грабить и, тем более, убивать! - На этот раз я обиделся.

   - Тогда зачем вам надо на капер?

   Этого, так сразу, я не мог ей объяснить. Ну что бы она поняла в таких словах, как “романтика”, “приключения”.

   - Молчите? Вам нечего сказать, значит, вы не правы. Вам надо вернуться домой, и попросить прощения у мамы и папы. – В ее голосе появились назидательные нотки.

   - Хорошо, мисс Джудит, я так и сделаю, - сказал я, и, поняв, что разговор мой слишком затянулся, добавил: прощайте!

   - Нет! Вы сначала поклянитесь, что так и сделаете!

   Голос ее задрожал, будто она готова была расплакаться.

   - Клянусь, мисс Джудит, что я не стану грязным пиратом, вернусь домой, и буду почитать своих родителей.                                                                                                                                          

   - Так-то лучше!

   Она успокоилась. Лицо ее светилось удовлетворением оттого, что ей удалось спасти мою заблудшую душу.

   - Прощайте, мисс Джудит, - снова сказал я, медленно повернулся и пошел прочь.

   Шагов через тридцать я обернулся. Она стояла со своей хворостиной и смотрела мне вслед, а козы сбились возле нее.

   Такой она мне и запомнилась, эта милая пастушка.

   Я спустился с холма и вскоре вышел на дорогу – две выбитых колеи, между которыми пробивалась чахлая травка. Я шел по этой дороге к городу и думал, как повлияет моя встреча с Джудит на ее судьбу. Ведь теперь она, как и Андрей, мой временной двойник, продолжает свою жизнь с новой точки отсчета. Ну, не должна была эта девочка встретить меня в своей жизни! А она встретила, даже поговорила со мной, и что-то внутри нее немножко изменилось. Может быть сейчас, расставшись со мной, она думает не о том, чтобы удачно выйти замуж, иметь большой каменный дом и прислугу, а посвятить свою жизнь спасению заблудших душ. Может быть, именно сейчас, она возомнила себя человеком, обладающим даром убеждения. Наверное, не стоило мне так быстро соглашаться с ней. Но если бы я стал с ней спорить, то непременно довел бы до слез. Я вспомнил, как дрожал ее голосок, когда она заставила меня дать клятву, что я останусь честным человеком, и как она смотрела мне вслед с жалостью, строгостью и укором.

   Я шел в город, еще не представляя себе, как попаду на “Нику” или “Голубую Звезду”. Можно было совершить перемещение на один из этих кораблей с помощью машины времени, но мне не хотелось использовать такой способ.

   Внезапно я услышал позади себя конский топот, обернулся и увидел легкую двуколку. Красиво одетая девушка лет двадцати в широкополой шляпе, прикрывающей ее лицо от солнца, сидела в ней и погоняла лошадь длинным хлыстом. Поравнявшись со мной, лошадь с рыси перешла на шаг. Девушка с интересом бесцеремонно разглядывала меня. Мне не понравился ее надменный взгляд. И, судя по тому, как она держала голову, слегка приподняв подбородок, я понял, что это какая-то знатная особа.

   Что ее могло заинтересовать во мне? Наверное, моя необычная одежда: джинсовый костюм, куртка и брюки, клетчатая рубашка, легкие резиновые сапожки.

Что поделать, разве я мог при перемещении в прошлое одеться по моде семнадцатого века?

   Я решил не обращать внимания на эту девушку и, тем более, заговорить с ней. Отвернулся и пошел, как ни в чем не бывало.

   - Однако, вы невежливы, сударь! – услышал я ее строгий голос.

   Я повернул голову и, желая побыстрее избавиться от ненужной собеседницы, сказал:

   - Проезжайте, мисс!

   - Что-о!

   Я увидел, как вдруг изменилось ее лицо: губы плотно сжались, глаза расширились, щеки покраснели. Она взмахнула хлыстом, и над моей головой раздался резкий щелчок. Этого мне еще не хватало – какая-то взбалмошная девица!

   - Вам что, делать нечего! – вспыхнул я. – Ну и воспитание!

   - А вас где воспитывали?! – Она почти кричала, так разозлилась. - Все в городе знают Эмили Сандерс и приветствуют ее при встрече!

   - Извините, мисс, но ваше имя мне ни о чем не говорит.

   - Да откуда ты такой взялся!

   - С неба свалился, - с вызовом ответил я.

   - Оно и видно, а то бы знали Эмили Сандерс, дочь губернатора!

   Вот оно что! Сама дочь губернатора Барбадоса! И вдруг что-то подсказало мне, она поможет осуществить мой замысел, попасть на один из каперов.

   Я улыбнулся, приложил руку к груди и слегка поклонился.

   - Добрый день, мисс Сандерс, - сказал я, - прошу простить меня. Я здесь человек новый и вас вижу впервые.

   - Но, по крайней мере, могли бы распознать во мне благородную девушку и проявить знаки почтения.

   - Только по вашему виду, мисс Сандерс, но не по манерам.

   Я постарался сказать ей это как можно вежливей.

   - Откуда вы прибыли к нам, сударь? По вашей одежде и речи я вижу, вы - иностранец.

   Ох, уж мне эти вопросы, кто я да откуда. И отвечать на этот раз надо быстро; Эмили Сандерс – не Джудит Смит. Она не будет болтать о чем-то постороннем, а терпеливо ждать ответа. Надо было быстро что-то придумать; не говорить же ей, что я – Андрей Соколов из двадцать первого века.

- Князь Шуйский, к вашим услугам, мисс.

   - Вы из восточной Европы?

   - Из Московии.

   - Я слышала о Московии и вашем царе Грозном. Однако, как вы очутились здесь, на краю света?

   - Печальная судьба, мисс. Мой благородный отец осмелился выступить против царя. Его взяли под стражу и заточили в тюрьму, где тайно умертвили. Его отравили, мисс Сандерс! Матушку сослали в монастырь и насильно постригли в монахини. Весь род Шуйских подвергся гонениям. Но мне удалось спастись. Добрые люди укрыли меня, затем переправили в Англию. Оттуда я перебрался сюда.

   Она с интересом выслушала мою жуткую историю. И я заметил, что глаза ее больше не пылают гневом; они излучали понимание и сочувствие. И смотрела она теперь не свысока, как несколько мгновений назад, а исподлобья, низко опустив голову.

   - Однако, вам много пришлось пережить, - сказала она после короткой паузы, - слишком много для вашего юного возраста.

   - В моей стране рано взрослеют, мисс. Семнадцать лет – это возраст не мальчика, но мужа.

   - Выглядите вы старше.

   - Невзгоды, мисс, не способствуют сохранению молодости.

   - Садитесь в коляску, - сказала она, - я приглашаю вас к себе.

   Я и не ожидал такого поворота, но дважды просить себя не заставил; поклонился этой, ставшей вдруг любезной девушке, с достоинством устроился рядом с ней на сиденье, и лошадь помчала нас рысью.

   По дороге я узнал, что мисс Эмили Сандерс каждое утро совершает прогулку в коляске от дворца губернатора до плантаций сахарного тростника, губернатору же и принадлежащих. Она обещала познакомить меня с отцом и матерью, и еще кое с кем, если я сам этого захочу. И я подумал тогда, пусть она познакомит меня с одним из командиров капера.

   Минут через двадцать мы были у дворца. Эмили и я вышли из коляски, а лошадью занялись слуги – распрягли ее и увели в стойло.

   Мы прошли к парадному входу, где перед нами почтительно растворил массивную дубовую дверь слуга в ливрее, человек лет сорока пяти.

   Обширная прихожая представляла собой полукруглый зал, в котором могло разместиться человек сто. Высокий сводчатый потолок поддерживался мраморными колоннами. Пол также был выложен полированными мраморными плитами, и две мраморные лестницы, расположенных полукругом, справа и слева, вели на второй этаж. Да, здесь не пожалели мрамора, чтобы создать всю эту красоту.

   - Джордж, - обратилась Эмили к привратнику, - пусть Сюзанна проводит князя в комнату для гостей.

   Джордж позвонил маленьким серебряным колокольчиком и откуда-то сбоку, видимо из комнаты для прислуги, появилась Сюзанна, девушка лет восемнадцати. Подчиняясь приказанию Джорджа, она повела меня наверх.

   В комнате для гостей, когда Сюзанна удалилась, я первым делом завалился на широкую кровать. Подложив под голову пару подушек, я уставился в каменный потолок и стал обдумывать свое положение.

Итак, пока все складывается как нельзя лучше. Я во дворце у губернатора в качестве знатного гостя и постараюсь произвести на него впечатление. По крайней мере, смогу поспорить с ним своей образованностью, хотя мне всего пятнадцать лет. Плохо, что я не знаком с правилами европейского этикета семнадцатого века. Не беда, буду вести себя естественно и свободно.

   Надо как-то осторожно выпытать у Эмили Сандерс, знакома ли она с кем-либо из капитанов каперов. А может быть, Сюзанна знает что-нибудь об этом? Прекрасная мысль! Кажется, служанка охотнее будет отвечать на вопросы и мне удастся разузнать, что нужно.

   Я вскочил с кровати и заходил по комнате, обдумывая, как бы ненароком встретить Сюзанну и поговорить с ней. Тонкий ковер заглушал мои шаги. Я ходил взад-вперед и не знал, можно ли покинуть эту комнату самому, или ждать, когда меня пригласят куда-нибудь. Хорошо бы пригласили на обед. Последний раз я пил чай с печеньем у Эльвиры Николаевны в двадцать первом веке несколько часов назад; пора уже и подкрепиться.

   Вышагивая по ковру и размышляя, я одновременно оглядывал любезно предоставленную мне комнату. Здесь, кроме кровати с толстой периной и мягкими подушками был низкий резной столик с гнутыми ножками, великолепное кресло, очень изящное, казалось, выточенное из единого куска дерева, стены задрапированы дорогой материей; тяжелые гардины закрывали входную дверь, и тут же, у входа, с потолка свисал толстый шнур с кисточкой.

   Я подошел к нему, потрогал его рукой, а потом дернул за кисточку, просто так; где-то внизу раздался звон колокольчика. Наверное, Джордж вызывал Сюзанну. Через минуту появилась сама Сюзанна.

   - Что вам угодно, господин? - тихо спросила она.

   Я взглянул на Сюзанну, на шнурок, за который нечаянно дернул, и все понял: я сам вызвал ее к себе. Где-то там, внизу, этот шнурок соединен с колокольчиком. Надо же, как все удачно получилось!

   - Сюзанна, мне надо умыться, - сказал я.

   Она удивленно взглянула на меня.

   - Принеси мне воду и полотенце!

   Сюзанна исчезла и минут через пять появилась с глиняным кувшином и крохотной салфеткой размером с носовой платок.

   На этот раз я удивился. Но потом вдруг вспомнил, что в те далекие времена “цивилизованные” англичане понятия не имели о гигиене.

   - М-да! - с сожалением произнес я.

   Окунув руки в кувшин, я зачерпнул немного воды, плеснул себе на лицо, отер шею, забрал у Сюзанны салфетку и стал вытираться.

   - Господину жарко? - спросила служанка.

   Она стояла, держа в руках кувшин, и с любопытством разглядывала меня с головы до ног.

   - Очень жарко, - признался я, одновременно обдумывая, как бы половчее перейти к расспросам.

   - Тебе нравится служить у губернатора? - спросил я первое, что пришло в голову, в надежде на то, что разговор завяжется.

   - Да, господин. Здесь хорошо и жалованье приличное.

   - А кто твои родители, Сюзанна?

   - Я живу с мамой. Отец погиб четыре года назад. Он был моряком. Расскажи, как это произошло.

   - Да разве ж я могу знать! Он просто не вернулся домой… Проклятые испанцы!

   - Он погиб в схватке?! - воскликнул я.

   - Да, - тихо ответила девушка. - Господин, можно я пойду?

   - Погоди, Сюзанна, - сказал я мягко, видя, что ей тяжело вспоминать о гибели отца. - Как назывался их корабль?

   - Почему назывался? Это “Орел”. И он сейчас в поисковом рейде.

   - “Орел” - корабль, на котором служит отец Джудит Смит. - Эти слова я произнес тихо, как бы сам себе, но Сюзанна услышала меня.

   - Вы знаете Джудит Смит?

   - Имел счастье познакомиться с этой милой пастушкой.

   - Она действительно очень мила и хорошо воспитана.

   - Это я заметил, - сказал я, - за те полчаса, что общался с ней. И еще имел неосторожность сказать ей, что собираюсь служить на капере. Сейчас на рейде Порт-Ройяла стоят два, ведь так?

   - Это правда, господин. А что вам сказала Джудит Смит по этому поводу?

   - Она пыталась меня отговорить и думает, что ей это удалось.

   - Она права, господин. Не стоит вам связываться с разбойниками.

   - А я слышал, что эти разбойники в неплохих отношениях с губернатором.

   Сюзанна предпочла промолчать.

   - Интересно, а что бы сказала Эмили Сандерс, узнав о моих намерениях?

   - Ничего бы не сказала. Ей все равно, с кем водить дружбу: с честным капером или с джентльменом удачи, которого ждет виселица.

   - И она действительно водит дружбу с джентльменами удачи?

   - Конечно! Ведь оба капитана-разбойника частенько захаживают во дворец, преподносят ей дорогие безделушки, а мисс Эмили делает вид, что это ей нравится.

   Вот оно, то, что я хотел выяснить!

   Теперь с помощью Эмили Сандерс я попаду на пиратский корабль и своими глазами увижу то, о чем так много читал. Жажда приключений переполняла меня как Стивенсоновского Джима Хокинса.

   - Спасибо, Сюзанна, - сказал я.

   - За что, господин? Я просто выполняю свои обязанности.

   Она повернулась и скрылась за дверью.

   Еще целый час я находился в размышлениях; то ходил по комнате, то, раздвинув занавески, смотрел в зарешеченное окно на искрящийся океан, скалистый берег, о который разбивались синие волны, голубое небо и белых чаек. Потом пришел Джордж.

   - Пожалуйте в гостиную, князь, - важно сказал он.

   Я покорно пошел за Джорджем.

   Растворив передо мной створки широких дубовых дверей, Джордж перешагнул порог гостиной и громко объявил:

   - Князь Шуйский!

   Я медленно прошествовал внутрь и сам губернатор с любезной улыбкой встретил меня, широко раскинув в стороны руки, будто готов был обнять меня как родного.

   Очевидно, Эмили уже рассказала ему обо мне. Сейчас начнутся расспросы, светский разговор с подковырками; вряд ли губернатор поверил, что я отпрыск знатного рода и принимает меня за авантюриста. Что ж, он прав, я и есть обыкновенный искатель приключений. Ничего, уж воспитаньем, слава богу, мне не мудрено блеснуть.

   Я близко подошел к Сандерсу, и он действительно, взяв меня за плечи, прижал к своей груди.

   - Князь, - обратился он ко мне, - прошу вас отобедать с нами.

   - С удовольствием, господин губернатор, - принял я его приглашение. – Полагаю, мисс Эмили уже рассказала вам обо мне.

   При этом я взглянул на Эмили, стоявшую рядом с отцом с раздвинутыми в улыбке губами. Ее мамаша, худая дама с тонким лицом и длинным носом, тоже улыбалась, глядя на меня, как-то снисходительно, будто делала одолжение.

   Как я понял, все они предвкушали нечто забавное. Ну и ладно. Здесь, вдали от цивилизации, при отсутствии развлечений и недостатке общения, я, новый человек, из далекой, и, во многом таинственной для них Московии, целое событие, которому следует уделить внимание.

   - Я не назвал Эмили свое имя, - сказал я. - Меня зовут Андрей.

   - Уолтер Сандерс, - отозвался губернатор, слегка наклонив голову.

   Потом он представил мне свою жену, Элен Сандерс, и я поцеловал ее руку.

   Я взглянул на стол, уставленный яствами – мясо, вино, фрукты – и у меня потекли слюнки. По количеству приборов я догадался, что не единственный гость, приглашенный к губернатору, и с трудом подавлял в себе желание побыстрее сесть за стол.

   - Капитан Лоуренс! - донесся от парадных дверей громкий голос Джорджа.

   В зал вошел стройный молодой человек лет двадцати пяти в мундире морского офицера. Он уверенной походкой приблизился к губернатору, крепко пожал ему руку и отвесил дамам элегантный поклон.

   Я заметил, как заблестели глаза у Эмили при появлении Лоуренса, и понял: она влюблена.

   Не знаю, был ли Лоуренс влюблен в Эмили, но он ничем не выдал своих чувств.

   Губернатор тут же переключился на вновь прибывшего гостя, взял его под локоть, и они медленно стали прохаживаться по залу, о чем-то тихо беседуя. Обе дамы подошли ко мне – не оставлять же гостя в одиночестве.

   - Князь, - сказала Элен Сандерс, - Эмили рассказала нам вашу жуткую историю. Какой ужас!

   - Да, это ужасно, мэм, потерять все и оказаться вдали от родины.

   - Тут я смекнул, что любопытные женщины засыпят меня вопросами. Я так боялся запутаться в ответах и попасть в неловкое положение, что сам решил перейти в наступление.

   - Кто этот Лоуренс? - спросил я у дам.

Это командир капера “Ника”, - ответила Эмили.

   - И, кажется, он влюблен в мою дочь, - заметила губернаторша.

   - Мама, - укоризненно произнесла Эмили, - князю не обязательно знать, кто в меня влюблен.

   - В нее влюблены все молодые офицеры гарнизона, - тихо, но так, чтобы слышала Эмили, сказала Элен Сандерс, наклонившись к моему уху.

   Лицо Эмили зарделось не то от смущения, не то от удовольствия.

   - Представьте меня капитану Лоуренсу, - попросил я.

   - Хорошо, князь, - сказала Эмили, - я представлю вас.

   Появились новые гости. Джордж громко объявлял их имена и звания; каждый подходил к губернатору, жал ему руку и кланялся дамам. Всего собралось человек десять.

   Наконец Сандерс пригласил всех к столу. Меня, как человека нового и для него интересного, он посадил подле себя. Моим соседом слева оказался командир гарнизона, а напротив сидела Эмили. Лоуренс сидел рядом с ней, как мне показалось, не случайно.

   За столом я не церемонился – придвинул к себе блюдо с мясом и уверенно заработал ножом и вилкой. Боковым зрением я приметил, как Сандерс с легкой улыбкой посматривает на меня.

   “Проверяет, умею ли я вести себя за столом и пользоваться приборами”, - подумал я.

   Чему-чему, а этому меня хорошо научили в моем двадцать первом веке. Как бы ненароком я поймал взгляд Сандерса и улыбнулся ему. Он поднял серебряный кубок с вином и, кивнув мне, пригубил из него. Я тоже поднял свой кубок и, кивнув ему в ответ, сделал вид, что пью; я боялся захмелеть и нагородить какой-нибудь чуши.

   Минут двадцать вся наша компания молча работала челюстями; только легкий стук вилок и ножей слышался за столом да мягкие шаги прислуги, переменявшей блюда и подливающей вино.

   Наконец Сандерс откинулся в своем кресле, вытер руки о штаны и поднял кубок с вином.

   - Господа! - громко объявил он. - Позвольте представить вам князя Шуйского!

   Я с напряжением ожидал этой минуты, поэтому и среагировал быстро: с достоинством поднялся и поклонился всем.

   Я и раньше замечал на себе любопытные взгляды присутствующих, а тут все, как один, уставились на меня, кто изучающе, кто оценивающе; и улыбались все по-разному – по каждой улыбке можно было определить характер. Один Лоуренс сидел невозмутимый. Я заметил: с тех пор, как он появился в гостиной, ни разу не улыбнулся, даже, когда кланялся дамам. Этот человек знал себе цену.

   Я смутился под этими взглядами и, не зная, как себя вести в подобной ситуации, уселся обратно в кресло.

   Наверное, мне надо было что-то сказать, но я не находил слов.

   - Господа! – продолжал губернатор, - князь прибыл к нам из далекой Московии, страны дикой и таинственной.

   Тут я возмутился:

   - Господин губернатор, позвольте не согласиться с вами! Моя страна для вас, англичан, действительно полна тайн, но называть ее дикой вы не имели никакого права. Моя страна – страна очень древней и своеобразной культуры.

   Эмили Сандерс захлопала в ладоши.

   - Браво, князь! Расскажите нам о своей стране, снимите с нее покров таинственности.

   Тут меня прорвало. Я выложил им всю “Историю Отечества”, начиная с древнейших времен, и закончил современными, для них, разумеется, днями, правлением царя Михаила Романова, который подверг гонениям мой род. Я повторил то, о чем уже поведал Эмили Сандерс, свою душещипательную историю.

   Все слушали меня, затаив дыхание. Сандерс округлил глаза, и даже рот его раскрылся от изумления. Он забыл его закрыть, даже когда я закончил говорить. Мое знание истории своего государства поразило его.

   Я замолчал, и в зале воцарилась напряженная тишина. Кажется, я заставил всех о чем-то задуматься. Паузу прервала Эмили Сандерс:

   - Браво, князь! Я не ошиблась в вас!

   Я бросил на нее благодарный взгляд, и, чтобы чем-то занять руки, взял кубок с вином и пригубил из него. Вино было вкусным и ароматным.

   - Пейте, князь, не стесняйтесь, - подбодрил меня губернатор. - Эти испанцы никчемные людишки, но вино делают отменное.

   - Вам поставляют вина из Испании? - удивился я, прекрасно зная, что Англия и Испания – два враждующих государства.

   Все засмеялись так дружно и весело, что я понял: ляпнул какую-то чушь. Даже Лоуренс захохотал; здорово же я его рассмешил.

   - Вы правы, молодой человек, - сквозь смех сказал он, - именно испанцы и поставляют нам вина.

   Его реплика вызвала новый взрыв смеха.

   Я сидел, в недоумении оглядывая смеющуюся компанию, и не понимал, что их так рассмешило.

   Ситуацию прояснил Сандерс. Он наклонился ко мне и сказал:

   - Наши ребята просто забирают его с испанских кораблей вместе с золотом, которое они вывозят в Старый Свет. Что касается этого вина, - он поднял кубок, - то это заслуга капитана Лоуренса.

   Капитан “Ники” встал и поклонился.

   Я все понял: пират Лоуренс ограбил и потопил какой-то испанский корабль; это вино из его трюмов, и, возможно, не только вино. Может быть, эти золотые побрякушки, которые навесили на себя Эмили Сандерс и ее тощая мамаша тоже оттуда. Мне совсем не хотелось смеяться. Я представил себе в дыму и огне тонущий корабль, гибнущих людей, и мне стало противно. Даже на мгновение захотелось вернуться домой, просто бросить к чертовой бабушке эту “романтическую” эпоху и исчезнуть. Но я подавил в себе это желание. Надо было продолжать играть роль, и я улыбнулся, давая понять всем присутствующим, что и мне не чуждо чувство юмора.

   После десерта из фруктов и какао все дружно поднялись из-за стола. Слуги стали приводить в порядок зал.

   Ко мне подошла Эмили Сандерс.

   - Князь, вы хотели быть представлены капитану Лоуренсу. Идемте со мной.

   Лоуренс в одиночестве стоял у высокого окна, полузадернутого длинными гардинами. Скрестив на груди руки, он устремил вдаль свой задумчивый взгляд.

   - Капитан, - тихо позвала Эмили.

   Лоуренс обернулся.

   - Князь Шуйский хотел бы познакомиться с вами, Эдуард.

   Его имя она произнесла мягко и нежно, что еще больше укрепило мои предположения: чем-то этот джентльмен удачи покорил Эмили.

   Она отошла, а я протянул пирату руку:

   - Андрей Шуйский.

   - Эдуард Лоуренс.

   Он крепко сжал мою кисть, и я почувствовал силу его шершавой ладони, привыкшей сжимать тяжелую рукоятку шпаги или тесака.

   - Капитан, Эмили Сандерс много рассказывала мне о вас, - сказал я.

   Это была неправда, но откуда Лоуренс мог знать, когда я познакомился с дочерью губернатора.

   - В самом деле?

   Я услышал иронию в этой фразе.

   - И чем же моя личность вас так заинтересовала?

   - Капитан, - решительно произнес я, - возьмите меня к себе!

   - В самом деле?! Вы хоть понимаете, молодой человек, о чем просите?

- Капитан, вы слышали мою историю; я столько пережил и столько потерял, что любому зрелому мужчине дам фору.

   - В самом деле? – вновь повторил Лоуренс.

Это его “в самом деле”, произносимое с издевкой, раздражало, но мне не следовало обижаться.

   - В самом деле, - твердо сказал я.

   Удачный ответ несколько изменил ко мне скептическое отношение Лоуренса. Он взглянул на меня по-другому, и в его взгляде и прищуренных глазах я заметил: какая-то мысль появилась в его голове.

   - Хорошо, молодой человек, я обдумаю вашу просьбу.

   Он отвернулся и снова устремил за окно свой задумчивый взгляд, давая понять, что разговор окончен. Я отошел от него, раздумывая, что это было: обещание удовлетворить мою просьбу или вежливый отказ.

   “Все-таки, без Эмили Сандерс не обойтись”, - подумал я, и стал искать ее глазами.

   Она была в другом конце зала, и какой-то молодой щеголь в офицерском мундире гордо красовался перед ней и что-то рассказывал, все время улыбаясь. Я подумал, что будет невежливо прерывать их беседу, но вдруг заметил, как Эмили подала мне знак подойти. У нее было кислое выражение лица, видимо этот офицерик ей изрядно надоел.

   Я не заставил ее долго ждать.

   - Извини, Джеки, - сказала она офицеру, - я должна занять князя.

   И, взяв меня под руку, быстро увела от него подальше.

   Я увидел, как быстро погасла улыбка у этого Джека, и лицо скисло.

   - Кто он, этот молодой офицер? – спросил я Эмили.

   - Сын коменданта гарнизона. Мы росли вместе. И он почему-то вообразил себе, что это дает ему право жениться на мне.

   Эмили засмеялась.

   - Почему бы вам не выйти за него?

   - Что-о?! За этого зануду?

   Это ее “что-о?!” - я уже слышал сегодня утром и понял: она разозлилась.

   - Извините за бестактность, мисс Эмили, - сказал я, - но я думал, вы как-нибудь по-другому объясните причину вашего нежелания связать свою судьбу с этим Джеком.

   - Я же сказала: “зануда”! - отрезала Эмили. - По мне так лучше водить дружбу с таким человеком как Эдуард Лоуренс.

   Она упомянула Лоуренса, и я воспользовался моментом.

   - Я хотел бы поговорить с вами о капитане Лоуренсе.

   - О Лоуренс! – Даже лицо ее изменилось, когда она произнесла это имя. – Это настоящий мужчина, отважный и решительный!

   - Это я заметил, - сказал я. - Я попросился к нему на службу, и он обещал подумать.

   - Вы хотите служить на капере?

   В ее вопросе было не столько удивления, сколько уважения к моему решению.

   - Да, мисс Сандерс, помогите мне. Кажется, вы сможете оказать влияние на капитана, потому что…

   - Ну, говорите же!

   - Я заметил, он неравнодушен к вам.

   Глаза Эмили загорелись.

     - Вы правы, князь, - тихо сказала она. – Просто он не показывает вида. Он специально отвернулся, чтобы не видеть, как я разговариваю с Джеком Уорреном. В другой обстановке он бы вызвал его на дуэль и проткнул шпагой. Однако, князь, не слишком ли вы юн для такой службы?

- Я уже имел честь говорить вам о своем возрасте.

- О да, помню: возраст не мальчика, но мужа. Хорошо, я помогу вам.

   Она наклонилась ко мне и тихо продолжила:

   - А вы поможете мне.

   - Я всегда к вашим услугам, мисс Сандерс, - сказал я, - и сделаю все, что в моих силах.

   При этом я непроизвольно скосил глаза на свой аппарат, висевший у меня на боку, будто он должен был помочь осуществить мое обещание, и одновременно задумался, какая же помощь может потребоваться от меня Эмили Сандерс.

   - Я вижу, князь, вы не расстаетесь с этой коробочкой.

   - Это все, что у меня есть, - уклончиво ответил я.

   А она не стала проявлять излишнего любопытства.

   Тут к нам подошел ее отец.

   - Князь, вы играете в шахматы? - спросил он.

   - Да, господин губернатор.

   - Не желаете ли партию?

   - С удовольствием, - ответил я.

   - Прошу. - Он сделал широкий жест рукой, и мы пошли в его кабинет.

   “Еще одна проверка”, - подумал я.

   В те времена немногие умели играть в шахматы; в основном этому занятию предавались люди образованные или аристократы.

   Уходя из гостиной, я заметил, что Эмили медленно направилась к неподвижно стоявшему у окна Лоуренсу.

   В кабинете Сандерса мы уселись друг против друга за невысокий столик, на котором была расставлена партия.

   - Вам повезло, князь, вы играете белыми, - сказал губернатор.

   Я понял, что это была уловка с его стороны: знаю ли я дебюты, и вообще, умею ли двигать фигуры.

“Ну, держись, губернатор”, - подумал я, - ты не знаешь, что я играю в шахматы с семи лет и у меня первый разряд”.

   Я сделал ход d2 – d4. Сандерс усмехнулся и выставил коня. Я сделал вывод, что ферзевой гамбит ему не знаком. Потом он прикрыл своего коня, забрал у меня пешку и, кажется, начал предвкушать легкую победу. Откуда ему было знать, что жертва этой центральной пешки позволяет белым хорошо развить фигуры и быстро перейти в наступление. Мой седьмой ход заставил Сандерса задуматься. Он надолго задумывался и после моих последующих ходов, пока восемнадцатым ходом не схлопотал мат.

   - Однако! - удивленно произнес Сандерс. - Вы прекрасный игрок, князь. Но играете как-то… не так. Давайте еще партию.

   Мы расставили фигуры. Сандерс начал королевский гамбит, дебют, имеющий множество вариантов, широко применяемый в его время, и хорошо изученный в наше. Поэтому, я снова выиграл. Мне понадобилось двадцать три хода, чтобы победить.

   - Однако! - повторил Сандерс. - Князь, я знаю многих хороших шахматистов, но, клянусь, вы – лучший из всех.

   - В моей стране, господин губернатор, я всего лишь средний игрок.

   - Вы с такой гордостью и любовью говорите о своей стране, что я, никогда не бывавший у вас, почти ее полюбил.

   - Поверьте, господин Сандерс, в моей стране стоит побывать.

   И я рассказал ему о наших красотах: девственных лесах, полных дичи, чистых многоводных реках, необъятных степях.

   Сандерс слушал с интересом.

   - Ваша страна очень богата, князь, - сказал он, - и я понимаю, почему наша королева ищет сближения с вашим царем.

   - Нам тоже очень выгодно торговать с вами, - сказал я. – Англии требуется много хорошего леса для постройки кораблей и много пеньки для их оснастки. Моя страна с удовольствием поставляет вам эти товары, и Англия становится владычицей морей во многом благодаря нам, русским.

   - Вы развиты не по годам, князь, и рассуждаете как взрослый мужчина. Сколько вам лет?

   - Семнадцать, господин губернатор.

   - Вы весьма образованы для своего возраста.

   - Образование входит в систему нашего воспитания.

   - Если это так, воистину вашей стране принадлежит великое будущее.

   - Вы правы, господин губернатор, Россия станет самой могучей державой.

   Сандерс улыбнулся. И в его улыбке я прочитал: ну, это мы еще посмотрим, чья держава будет более могущественной.

   - Сейчас сильными державами становятся те, что осваивают морские просторы, князь. А ваша страна, как мне известно, не имеет выхода в море.

   - Это не совсем так, господин Сандерс, России открыты северные моря. В порт Архангельск на Белом море приходят ваши корабли за нужным товаром.

   - Однако навигация на Севере ограничена; большую часть года эти моря скованы льдами.

   - Мы откроем выход на Балтику и Черное море.

   - Вы собираетесь воевать?

   - Другого выхода нет.

   - Вы мыслите по-государственному, князь!

   - Нас, боярских детей, сызмальства готовят к государственной деятельности.

   - Простите, князь, но мне кажется, вам уже не быть государственным мужем у себя на родине.

   - Я так не думаю, господин губернатор. Шуйские, как и Романовы, также имеют большие права на престол.

   - Это будет не скоро. А чем вы намерены заняться сейчас?

   - Я хочу поступить на службу к капитану Лоуренсу, чтобы знать морское дело, изучить корабли и навигацию. России, как будущей морской державе, я буду полезен.

   - А что Лоуренс? Вы говорили с ним?

   - Да. Он обещал подумать.

   - Ну, что же, князь, в добрый путь. Вы приняли решение, и, вижу, добьетесь своего. Но, если хотите погостить у меня, можете оставаться, сколько пожелаете.

   - Спасибо, господин губернатор. Я – человек действия, и не могу долго сидеть на одном месте.

   Сандерс отвел взгляд в дальний угол кабинета, глубоко вздохнул и задумчиво произнес:

   - Эх, если бы у нас была такая молодежь!

   Мы целый час беседовали с Сандерсом, и все в подобном духе; он окончательно поверил в то, что я – князь Шуйский.

   Потом мы вышли в сад и там, не знаю, случайно ли, встретили Эмили.

   - Папа, - обратилась она к отцу, - я забираю у вас князя. Представляю, как вы ему надоели в своем кабинете.

   - Это не так, мисс Эмили, - улыбнулся я, - ваш отец очень приятный собеседник.

   Дотронувшись рукой до шляпы, Сандерс удалился.

   - Князь, я все уладила, - быстро заговорила Эмили. - Завтра Эдуард выходит в море, и рано утром вы должны быть на пирсе. Вас будет ждать шлюпка.

   - Отлично, мисс Эмили! Но как я узнаю, что эта шлюпка ждет именно меня?

   - Вы не должны об этом беспокоиться, вас окликнут.

   - Итак, завтра в полдень?

   - Да. К сожалению, я не смогу проводить вас – завтра утром уезжаю на плантацию и вернусь только к вечеру.

   - Ну, что же, мисс Эмили, - вздохнул я, - завтра утром мы попрощаемся с вами… Наверное, навсегда.

   Она лукаво улыбнулась.

   - Как знать, князь, может быть, наши дороги еще пересекутся. А пока я хочу провести время в вашем обществе. Вы очень много путешествовали, расскажите о своих странствиях.

   Я не стал отнекиваться и искать причину, чтобы отвязаться от нее; ну не было у меня никаких странствий, кроме странствий во времени. Но разве ей об этом расскажешь?

   Мы прошли в беседку, увитую незнакомым мне вьющимся растением, уселись рядышком, и я повел длинный рассказ о своих мытарствах, придумывая все на ходу.

   Я рассказал ей, как меня спасли от гнева нового царя, как переправили в Архангельск, а оттуда на купеческом корабле в Англию, о своей мечте увидеть Новый Свет и стать моряком. Придумал, как оказался на Барбадосе.

   Она слушала с огромным интересом, ни разу не перебила, и только иногда вздыхала не то от жалости ко мне, не то от сожаления, что не ей достались все эти приключения.

   Фантазия моя работала вовсю. Я так вошел в роль опального князя, что сам верил в то, что говорил.

   Вскоре болтовня мне надоела - не то, чтобы надоела, а просто утомила. Эмили поняла это.

   - Извините, князь, - сказала она, - я вновь заставила пережить вас все неприятности

- Не стоит извиняться, мисс Эмили, я привык к невзгодам и спокойно отношусь к неприятностям. В конце концов, я жив, а это главное.

   - Вам надо отдохнуть. Хотите, я провожу вас в вашу комнату?

   - Как вам будет угодно.

Она проводила меня и оставила одного.

   Я завалился на кровать, заложил руки за голову, и не было ничего удивительного в том, что я заснул – слишком велико было напряжение последних нескольких часов.

   Я проспал до самого вечера, пока не пришла Сюзанна звать меня на ужин.

   Я попросил ее принести воду и полотенце, чтобы умыться. Она ушла и вернулась с большой медной миской, похожей на таз, и куском хлопковой материи. Я разделся по пояс, и Сюзанна из глиняного кувшина поливала мне на руки и на шею. Она была понятливой девушкой.

   За ужином я сказал Сандерсам, что дела мои с капитаном Лоуренсом улажены, и завтра в полдень я переберусь на борт его “Ники”.

   Элен Сандерс стала уговаривать меня погостить еще, но, как я понял, делала это ради приличия. Я поблагодарил Сандерсов за заботу и гостеприимство.

   После ужина я ушел в свою комнату и через некоторое время услышал за дверью чьи-то робкие шаги - кто-то подошел и остановился, не решаясь войти.

   Я открыл дверь. На пороге стояла Сюзанна. Увидев меня, она покраснела и, опустив голову, тихо сказала:

 - Могу я поговорить с вами?

Я столько наговорился за день, что первой моей мыслью было извиниться перед Сюзанной и отослать ее, но почему-то не посмел отказать этой девушке.

- Входи, Сюзанна, - сказал я.

   Она посмотрела по сторонам и быстро переступила порог.

   - Господин, я слышала, вы завтра уходите с Лоуренсом.

Откуда это тебе известно, Сюзанна?

   - Все слуги знают, что творится в доме их хозяина.

   - Да, я ухожу с Лоуренсом. Но какая тебе до этого забота?

   - Вы не знаете, во что ввязываетесь. Лоуренс – опасный авантюрист. Ему плевать на людей. Вы погибнете!

   - Сюзанна, почему ты мне все это говоришь?

   - Мне… жалко вас. Вы так молоды. И еще… вы же дали клятву Джудит Смит!

   - Ты и это знаешь?

   - Мы подруги, - просто сказала она.

   Итак, пока я общался с Сандерсами, Сюзанна виделась с Джудит и говорила с ней обо мне. Бедная пастушка наверное сильно удивилась, узнав, что беседовала с русским князем.

   - Сюзанна, - я старался говорить как можно убедительней, - клянусь тебе, что я не стану таким, как Лоуренс. Я не собираюсь никого убивать и грабить!

   - Тогда зачем вы связались с ним?

   - Сюзанна, милая, я не могу тебе всего объяснить.

   Она вскинула на меня свои синие глаза, когда услышала, как я назвал ее “милая”.

   Мы смотрели в упор друг на друга, и по моему открытому взгляду она поняла, что я говорю правду.

   - Мне хочется вам верить, - сказала она, - но все это так для меня сложно. Я чувствую, вы хороший человек, и… мне кажется… не тот, за кого себя выдаете.

   - С чего ты это взяла!

   - Слишком многое говорит об этом. Ваша манера общения с людьми, ваш необычный английский, ваша странная одежда.

   - Ничего удивительного, Сюзанна, ведь я иностранец.

   - Может быть, этим и можно все объяснить. Но ведь я обратила внимание на вашу обувь и этот ларец, с которым вы не расстаетесь. Из чего все это сделано? Я никогда не видела ничего подобного.

   Наблюдательности этой девушки можно было позавидовать, и возникшую проблему можно было решить просто: отослать Сюзанну и дело с концом. Но мне не хотелось быть грубым и невежливым с этой девушкой, которая желала мне добра. Все Сандерсы знали, кто такой Лоуренс, и никто из них не пытался отговорить меня от принятого мной решения служить на капере. Мало того, Эмили Сандерс даже помогла мне в моем стремлении. Им было все равно, что со мной будет. А эта бедная девушка не захотела остаться равнодушной к моей судьбе.

   Я молчал, не зная, что сказать, а она терпеливо ждала ответа, устремив на меня взгляд своих синих глаз.

   И мне вдруг подумалось: я здесь один, оторванный от родного дома временем и пространством, в непривычной, и даже враждебной обстановке; мне обязательно нужен друг и союзник. И вот передо мной стоит хорошая честная девушка. Почему бы, мне не довериться ей? Лучшего союзника мне не найти. Но поймет ли она меня, поверит ли, что наши эпохи разделены несколькими сотнями лет?

   Показать ей машину времени? Вид необычного прибора заставит ее поверить!

   - Сюзанна, - сказал я, - присядь, пожалуйста, и выслушай меня очень внимательно. То, что я сейчас расскажу, покажется тебе, похожим на сказку. Но ты не перебивай меня, а просто слушай и верь каждому моему слову.

   Она покорно уселась в кресло, сложив на коленях руки. Я подошел к ней очень близко и открыл панель управления машиной времени. Она во все глаза уставилась на экран.

   - Сюзанна, это необычный ларец, - сказал я. – Это такой… предмет, с помощью которого можно из одной эпохи переместиться в другую.

   - Как это? – удивилась она.

- Ну, представь себе… свое детство. Хотела бы ты увидеть себя маленькой девочкой, но только со стороны?

   - Я бы хотела увидеть живым своего отца. Я бы упросила его не ходить в тот рейд, из которого он не вернулся.

   - Так вот, этот ларец может перенести тебя в прошлое.

   Она подняла на меня свои огромные глаза:

   - Так, значит, вы… - громко прошептала она, со страхом глядя на меня.

   - … из далекого будущего.

   Она закрыла руками лицо и замерла на мгновение. Мне показалось, что ей стало плохо, и я легонько потряс ее за плечо. Она медленно стала опускать руки, глядя на меня сквозь пальцы.

   - Сюзанна, успокойся, - мягко сказал я, взял ее руки в свои и почувствовал, как она дрожит.

   - Это… это… так необычно… я не могу поверить… я боюсь в это поверить.

   - Но это правда, Сюзанна. Для вашего времени это необычно. Представь себе, какими знаниями обладаем мы, опередившие вас в своем развитии на четыреста лет.

   - Четыреста лет?! Я не могу вообразить, что будет через пятьдесят, сто лет. Но четыре века!

   - Сюзанна, я доверил тебе важную тайну. Из всех немногих, встреченных мною здесь, только тебя и Джудит Смит я бы мог назвать друзьями. Прошу тебя, не выдавай меня.

   - Я умею хранить тайны, господин.

   - Не называй меня господином. У меня есть имя, хорошее русское имя, Андрей.

   - Ан-д-рей, - повторила за мной Сюзанна.

   - Правильно, - сказал я, - Андрей Соколов, обыкновенный школьник, а не князь Шуйский.

   - Что значит, школьник?

   Я рассказал ей о системе нашего образования, о том, какие науки изучают в школе.

   Она очень удивилась, узнав, что в наше время надо целых десять лет учиться в школе, затем еще несколько лет в других заведениях, чтобы стать полноценным членом общества.

   - Теперь я понимаю, - сказала она, - только очень умные люди могли создать такую волшебную вещь, как этот ларец.

   - Она вовсе не волшебная. Если хочешь, я научу тебя пользоваться этим ларцом.

   Я сильно рисковал, делая ей такое предложение. Но должен же я был завоевать доверие и расположение Сюзанны.

   - Сюзанна, - я хочу, чтобы мы стали друзьями. Здесь, в вашем мире, у меня нет ни одного близкого человека.

   - Я согласна быть вашим другом. Но все равно не понимаю, зачем вам нужен Лоуренс.

   - Видишь ли, мы, люди будущего, называем ваше время “романтическим”. Вы только начинаете познавать мир, открываете новые земли. Европа переживает эпоху, которую мы называем Ренессансом, или Возрождением. Зачем мне нужен Лоуренс? Я очень много читал о пиратах, сокровищах, морских сражениях, и захотел увидеть все это собственными глазами.

   - По-моему, в нашей эпохе нет ничего хорошего. Идут постоянные войны, мы живем в страхе. Скажи, вы тоже воюете?

   - Иногда возникают небольшие военные конфликты, но они быстро прекращаются; люди научились ладить друг с другом.

   - Как бы я хотела увидеть ваш мир!

   - Нет ничего проще. Вот устройство, которое поможет тебе. Но ты должна научиться приводить его в действие.

   - Мне бы хотелось, но почему-то страшно.

   Конечно, ей было страшно. Я представил себя на ее месте; и я, будь человеком семнадцатого века, побоялся бы перенестись, вдруг, неизвестно куда с призрачной надеждой на возвращение в привычный мир.

   - Сюзанна, ты не должна бояться. Сейчас я расскажу тебе, как действует этот ларец и, если ты разберешься в моих объяснениях и почувствуешь, что сможешь им пользоваться, то мечта твоя осуществится. Ты знакома с цифрами?

   - Конечно. Меня научил отец, а он был штурманом. Я умею читать, писать и знаю математику.

   - Отлично! – воскликнул я. - Тогда у тебя получится.

   Довольно быстро она научилась устанавливать текущее время и запускать часы, ну и все остальное. Она несколько раз продемонстрировала мне свое умение вводить данные. Лицо ее при этом аж светилось от удовольствия. Не знаю, какие чувства кипели при этом в ее душе, но представлял – примерно, как у первобытного человека, увидевшего паровоз. Она была просто счастлива, что у нее все получается.

   - Ну, вот, Сюзанна, теперь ты можешь отправляться, куда захочешь. Ты научилась вводить данные для перемещения в пространстве и времени. Осталось только нажать одну кнопку. Вот эту.

   Я указал ей на кнопку “пуск”. Она подняла на меня глаза и сказала:

   - Андрей, я не хочу в твой мир, я передумала.

   - Почему?

   - Потом я не смогу жить в своем. Я представляю, какое оно прекрасное, твое будущее, и, увидев его, я боюсь разочароваться в моем настоящем.

   Лицо ее погрустнело и в голосе слышалось сожаление.

   Мне стало жалко Сюзанну; захотелось сказать ей что-то доброе, как-то утешить, но нужные слова где-то потерялись. И вдруг я вспомнил:

   - Сюзанна, ты хотела увидеть своего отца, чтобы спасти его!

   - Да, да, - произнесла она, - я должна попытаться!

   Уже без моих подсказок она быстро набрала нужную программу. Палец ее замер над кнопкой “пуск”. Она смотрела на меня, и в ее глазах читалось мучительное переживание.

   - Смелее, Сюзанна! - ободрил я ее.

   Она опустила палец на кнопку, и я остался один.

Я так привык постоянно ощущать на своем плече тяжесть машины времени, что, оставшись без нее, почувствовал себя неуютно. Успокаивало одно: через несколько минут Сюзанна должна появиться.

   Через десять минут после ее исчезновения я еще был относительно спокоен, через двадцать – начал волноваться. Прошел час, и я понял, что совершил непоправимую ошибку – не стоило доверять Сюзанне. Вряд ли она собиралась обмануть меня, чтобы завладеть аппаратом, скорей всего с ней что-то случилось.

   Я уселся в кресло и, подперев ладонями голову, задумался о своем незавидном положении, и о том, что же могло произойти с Сюзанной. Разные мысли крутились в моей голове; я предполагал самое худшее, и чувство вины жгло мою душу.

   Еще не вполне осознавая то, что навсегда остался в чуждой для меня эпохе, я надеялся на возвращение Сюзанны. Самое лучшее, что могло произойти: она неправильно набрала программу для возвращения, и машина времени вернулась к моему временному двойнику в прошлом. Может быть, какие-нибудь полчаса разделяют нас сейчас! Нет, машину времени индивидуального пользования нельзя доверять никому! Только сейчас в полной мере я осознал это.

   Короткие сумерки сменились мгновенной темнотой, едва солнце скрылось за морем. Не раздеваясь, я улегся на кровать и долго еще обдумывал случившееся. Может кому-то покажется странным, но в этот отчаянный момент я меньше всего думал о своей дальнейшей судьбе, как будто сразу смирился с тем, что произошло. Мое сознание отказывалось принимать эту ужасную реальность.

   “ Завтра утром я ухожу с Лоуренсом. Что ж, пусть так и будет. Можно еще воспользоваться вежливым приглашением губернатора погостить у него, можно разыскать Джудит Смит и, попытавшись объяснить ей создавшуюся ситуацию, как-нибудь с ее помощью устроиться на острове. Но нет! Я – князь Шуйский, и должен до конца доиграть эту роль. Каков бы ни был конец. Теперь уже все равно.

   С этой мыслью я уснул.

   Уснул так глубоко, что если бы кто-то посмотрел на меня, спящего, в этот момент, подумал бы: вот человек, спокойный и безмятежный, которого не мучает совесть и не тяготят заботы. И только под утро, перед самым пробуждением, я заметался на своем ложе. Мозг выплеснул из подсознания все мои переживания в виде кошмаров. Стоит ли говорить о том, что проснулся я подавленный.

   Яркие лучи тропического солнца, пробившиеся в комнату, не радовали, а угнетали. Для кого оно так ярко светит? Для этих пестрых пичуг, распевающих в саду свои утренние песни?

   Часа через два кто-то постучался в мою дверь. Признаюсь, у меня екнуло сердце, и душа наполнилась радостной надеждой.

   “ Сейчас открою, и войдет Сюзанна”, - подумал я.

   Это был Джордж.

   - Пожалуйте на завтрак, князь, - важно сказал он и повернулся, чтобы уйти.

   - Постойте, Джордж,- сказал я, - а где Сюзанна?

   - Ее нет сегодня, и я не представляю, что с ней могло произойти. Она очень пунктуальная девушка.

   - Может быть, она заболела?

   - Пришла бы ее мать и сообщила об этом. Так всегда бывало в подобных случаях.

   Глаза мои потухли, и лицо изменилось. Последняя искра надежды окончательно погасла.

   Наверное, Джордж заметил, что я расстроился, и, по-видимому, сделал какие-то свои выводы.

   - Не переживайте, князь, - сказал он, - отыщется наша Сюзанна. У меня к вам большая просьба, пожалуйста, не говорите господину Сандерсу, что она не прислуживала вам сегодня утром.

   - Он так строг со слугами, ваш губернатор?

   - Этого не скажешь, но, тем не менее, я не хочу, чтобы у девочки были неприятности.

   - Хорошо, Джордж. У меня тоже будет к вам одна просьба.

   - Говорите, князь.

   - Сегодня я ухожу с Лоуренсом, проводите меня к пирсу. Честно говоря, я рассчитывал на Сюзанну, но, раз такое дело…

   - Я исполню вашу просьбу, однако…

   - Вы о чем, Джордж?

   - Извините, князь, что вмешиваюсь, я бы не советовал вам этого делать.

   - То же самое мне вчера сказала Сюзанна. Но я принял решение, и менять его не собираюсь.

   Джордж вежливо в знак согласия наклонил голову.

   Завтрак прошел в молчании. За столом было трое, губернатор с женой и я.

Когда мы закончили, и Сандерс по привычке вытер руки о свои бархатные штаны, я попросил гостеприимного хозяина об одолжении: пусть Джордж проводит меня.

   - Князь! - воскликнул губернатор, - если бы вы знали, как мне грустно расставаться с вами!

   В его голосе звучала искренность, а в моей голове мелькнула гаденькая мыслишка, остаться у Сандерсов. Но она мелькнула лишь на короткий миг и погасла, будто сгоревший метеор.

   - Я очень рад, господин губернатор, что вы оказываете мне такую любезность, но прошу извинить меня. Я очень рад знакомству с вами, и, думаю, еще воспользуюсь вашим гостеприимством.

   - В моем доме вы всегда желанный гость, князь.

   Я поднялся со стула, поклонился Элен Сандерс и пожал губернатору руку.

   Сандерс вызвал Джорджа.

   - Джордж, князь покидает нас. Проводите его на пирс.

   От дворца губернатора до пирса около получаса неспешного хода. Был тот час тропического утра, когда косые солнечные лучи еще не набрали своей полной силы.

   Рука об руку, мы молча шагали с Джорджем по городским улицам. Множество жителей торопились по своим делам: военные, одной рукой придерживая шпаги, шли прямо с высоко поднятой головой; торговцы сгибались под тяжестью больших плетеных корзин; было много молодых женщин и старух – эти, по-видимому, шли на рынок прикупить какой-нибудь снеди. Я заметил, что многие пристально меня разглядывают; необычность моего костюма привлекала внимание; некоторые, пройдя мимо, оборачивались и долго смотрели вслед. Их взгляды меня нисколько не смущали; я немного освоился с местной обстановкой за те неполные сутки, что пробыл на острове.

   Миновали мощеную булыжником городскую площадь с каменной церковью и ратушей, также выстроенной из камня. Дальше пошли деревянные дома, высокие и красивые, с черепичными крышами.

   Вышли к крепостной стене, полукольцом охватившей город со стороны моря. Здесь стояли пушки, и ходил часовой. Орудийной прислуги не было, но чувствовалось, что по малейшей тревоге люди мгновенно займут свои места.

   Массивная металлическая решетка, служившая воротами, была поднята, и мы прошли беспрепятственно, оказавшись на широкой каменистой тропе.

   Океан сверкал под лучами солнца в каких-нибудь ста шагах от нас.

   Когда-то между городской стеной и морем рос густой лес, но его давным-давно вырубили – я заметил множество пней, давших сильные побеги; природа и климат брали свое.

   Пирс представлял собой обыкновенный деревянный настил на сваях, метров на двадцать вдающийся в море. Однако корабли здесь никогда не швартовались, а бросали якорь на рейде, так как море у Барбадосских берегов очень мелкое.

   “Ника” и “Голубая Звезда” стояли в полумиле от берега. Я смотрел на них, и в душе моей росло чувство тоски и безысходности. Всего несколько шагов отделяло меня от неизвестности.

   Привязанная тонким канатом к свае, на волнах покачивалась шлюпка, и, как было условленно, меня окликнули с нее. Это был сам Лоуренс.

   - А вы точны, юноша, - сказал он с одобрением. - Занимайте свое место и побыстрее.

   На Джорджа он даже не взглянул, не то, чтобы поздоровался с ним.

   - Одну секунду, капитан, - сказал я, повернулся к Джорджу и протянул ему руку. - Спасибо вам за все, Джордж. Увидите Сюзанну, передайте ей…

   Я так и не придумал, что же передать Сюзанне, потому что услышал вдруг громкий крик:

   - Андрей!

   Я повернул голову и увидел ее, свою подругу и союзника. Она бежала по деревянному настилу, и гулкий топот ее башмачков радостно отдавался в моем сердце. Я бросился навстречу ей.

   - Прости, Андрей, я доставила тебе неприятности! - задыхаясь после быстрого бега, сказала она. – Наверное, неправильно набрала программу и опоздала.

   Сюзанна сняла с себя машину времени, надела ее мне на шею, а затем обняла и крепко поцеловала в щеку.

   - Спасибо тебе.

   Я взял ее за руки.

   - Как твоя миссия?

   - Думаю, удалась. Я виделась с отцом и заставила его поверить в чудо.

   - Прощай, Сюзанна, - тихо сказал я, и, слегка наклонившись, как благородной леди поцеловал ей руку.

   Лицо ее вспыхнуло, а синие глаза загорелись, как две маленькие звездочки.

   Я повернулся и быстро пошел к шлюпке.

   - А вы, князь, парень не промах, - насмешливо сказал мне Лоуренс, когда я устроился на сиденье.

   Он видел, как Сюзанна обнимала меня, и как я целовал ей руку.

   - Это совсем не то, что вы думаете, капитан ,- ответил я.

   - Да ладно, не стройте из себя благородного джентльмена.

   Я промолчал и направил свой взгляд в сторону берега. Джордж и Сюзанна стояли на пирсе и махали мне вслед. Я привстал, чтобы они увидели меня, и тоже махнул им рукой.

   Подгоняемая четырьмя сильными гребцами, шлюпка быстро неслась вперед. Фигуры Джорджа и Сюзанны становились все меньше, и я смотрел на них до тех пор, пока мог что-то различать на берегу. Потом глаза мои заслезились, и я перевел взгляд на своих спутников.

   Гребцы, молодые сильные парни, сразу понравились мне своим бравым видом и опрятной одеждой. Я бы никогда не подумал, глядя на них, что все они отчаянные рубаки и головорезы. Их облик как-то не вязался с моим представлением о “джентльменах удачи”.

   Кроме гребцов, Лоуренса и меня в шлюпке был еще один человек. Невысокого роста, закутанный в плащ и в низко надвинутой на глаза широкополой шляпе, он сидел ко мне спиной, и что-то в очертаниях его фигуры показалось мне знакомым.

   “ На корабле мы все будем знать друг друга”, - подумал я и забыл о незнакомце.

   Наконец, нос шлюпки стукнулся о борт “Ники”. Один из гребцов, схватившись рукой за веревочный трап, удерживал шлюпку на месте. Первым на борт поднялся тот незнакомец, потом Лоуренс, за ним я. Когда я оказался на палубе, незнакомец куда-то исчез, видимо ушел в кубрик, или каюту, смотря по тому, какое место занимал он на корабле.

   Мне пока идти было некуда, и я стоял на месте, разглядывая мачты с зарифленными парусами и высокую корму.

   - Ну, вот, юноша, и сбылась ваша мечта, - сказал Лоуренс. – Только хочу сразу предупредить: на боевом корабле нет места пассажирам. У каждого есть свои обязанности, которые следует неукоснительно выполнять.

   - Каковы же будут мои обязанности? – спросил я.

   - Пока приглядываться ко всему и учиться. А учителей у вас будет множество – вся команда. И учить вас будет каждый по-своему. Так что, прошу не обижаться на пинки и зуботычины. Забудьте о том, что мы с вами знакомы, и не ждите от меня покровительства. Я представлю вас команде, и с этого момента вы станете юнгой. Запомните, молодой человек: юнга – самое бесправное существо на корабле, и помыкать вами будут все, кому не лень; моряки – народ грубый. Поэтому, ваша задача – не расклеиться в первый момент и проявить выдержку. Желаю удачи.

   Он отвернулся от меня и крикнул боцмана. Боцман, огромный рыжий детина, появился перед командиром в считанные секунды, как будто заранее ждал, что его позовут.

   - Ставить паруса, сниматься с якоря! - приказал Лоуренс.

   Во всю силу своей могучей глотки боцман повторил команду, и в ту же секунду на палубе раздался топот множества ног. Два раза меня сильно толкнули так, что я чуть не отлетел к фальшборту. Лоуренса уже не было рядом, он стоял на квартердеке и спокойно взирал на эту организованную суматоху. Боцман зычно выкрикивал команды. За несколько минут были выбраны якоря и поставлены паруса. Рулевой занял свое место у штурвала. Корабль медленно развернулся, паруса наполнились ветром.

   Впереди меня ждали новые приключения.

Рассказывает Сюзанна Олден

   Я находилась в комнате для прислуги, когда услышала снаружи шум подъехавшей коляски – это мисс Эмили прикатила с плантации. Мельком глянув в окно, я заметила, что она не одна. Какой-то молодой человек, примерно моего возраста, странно одетый, сошел на землю, с любопытством оглядываясь по сторонам.

   Через некоторое время меня вызвал дядя Джордж, чтобы я проводила этого юношу в комнату для гостей, и я смогла поближе его рассмотреть. Высокого роста, он был, однако, худощав и несколько бледен. Мне сразу понравился его открытый взгляд и доброжелательная улыбка; не было в его лице ни надменности, ни высокомерия, что так свойственно знатным особам.

   Меня поразил его костюм – ни один ткацкий станок не смог бы изготовить такую материю, а уж я в этом соображаю; и короткие сапожки, в которые он был обут, были сделаны совсем не из кожи, они были цельными и блестящими; и ящичек, висевший на его плече, был не металлический и не деревянный, это уж точно. У меня возникло ощущение, что этот человек из какого-то другого мира. И это ощущение еще больше усилилось, когда он заговорил со мной. Он говорил с неизвестным мне акцентом, довольно бегло, но очень странно. Однако понимать его было можно. Он о многом расспрашивал меня, как будто только-только прибыл на остров, и это тоже было странно, потому что последний корабль из Европы приходил к нам три месяца назад, тот, на котором приезжал лорд Хауэрд. И, если этот молодой человек приехал не с лордом Хауэрдом, то и вовсе непонятно, откуда он взялся.

   Он представился мисс Эмили русским князем. Она так и сказала об этом своему отцу. Но губернатор не поверил, что этот юноша – знатная особа, потому что я слышала, как он сказал:

   - Посмотрим, какой это князь.

   На что мисс Эмили ответила:

   - Если это не князь, а обыкновенный прохвост-мальчишка, почему бы нам немного не развлечься; устроим званый обед и пригласим этого “князя”. Посмотрим, что он собой представляет. И, если он не тот, за кого себя выдает, то получит хороших плетей. У меня есть причина посчитаться с ним. Уж больно дерзко он разговаривал с Эмили Сандерс!

   Я очень удивилась, узнав, что этот молодой человек хочет стать джентльменом удачи; ничего в его облике не говорило об алчности и кровожадности. Внутреннее чутье подсказывало мне, что он – хороший человек, и совершает большую ошибку.

Пока он обедал с Сандерсами, я улизнула в город, встретилась с Джудит Смит, своей подругой, и рассказала ей о том незнакомце, которого она давеча встретила.

   Джудит очень расстроилась, узнав, что этот юноша не внял ее уговорам, хотя и дал клятву.

   Я поделилась с ней своими подозрениями насчет того, что наш общий знакомый не тот, за кого себя выдает. И Джудит согласилась со мной, ведь ей он сказал одно, а Эмили Сандерс – другое. Кто же он на самом деле? Мое любопытство распалилось до предела. К тому же, я решила отговорить князя от принятого им решения стать морским разбойником.

   Вечером, после ужина, я пришла к нему в комнату, чтобы серьезно поговорить, и узнала такие удивительные вещи, о которых не слышала даже в сказках.

   Сначала я страшно испугалась и подумала: лучше бы не затевала этого разговора, и пусть бы все шло, как идет. В конце концов, кто он для меня этот невесть откуда взявшийся мальчик.                                                                                                                                                                                                                                                                           

Андрей Соколов – настоящее его имя. Мне одной он сказал правду, доверился полностью и научил пользоваться своим чудесным ларцом. Он без сожаления вручил мне его, хотя очень сильно рисковал навсегда остаться в нашей “романтической”, как он выразился, эпохе. А если бы со мной, что-нибудь случилось? Страшно подумать!

   К счастью, все прошло благополучно.

   Перемещаясь на четыре с половиной года назад, я уже знала, как буду действовать, и в душе моей теплилась надежда, что мне удастся спасти отца.

   Я предполагала, что, вряд ли кто из моих родных и знакомых узнает во мне ту, тринадцатилетнюю девочку, какой я была тогда, и поэтому первым делом решила встретиться с той Сюзанной.

   Самое главное, чтобы она, как и я смогла поверить в невероятное. Ну, а если у нее ничего не получится, тогда я сама должна выполнить задуманное.

   Из комнаты Андрея я переместилась в рощицу у реки, недалеко от нашего дома. Было раннее утро. Солнце только-только поднималось из океана, и тишина стояла вокруг, будто природа еще спала. Я специально выбрала такое время, чтобы никто не заметил, как я возникаю из ничего.

   Я присела на камень у тропинки и стала ждать. Каждое утро с глиняным кувшином я бегала к реке за водой, поэтому знала, чего ждала.

   Наконец она появилась. Как-то непривычно было смотреть на себя саму со стороны. Я немного растерялась в первый момент, но быстро успокоилась.

   Она заметила меня, замедлила шаг и, когда поравнялась со мной, сказала:

   - Здравствуйте, мисс.

   - Здравствуй, Сюзанна Олден, - ответила я.

   - Вы знаете меня? – удивилась она. – А я вас раньше никогда не видела.

   - Это не так, детка, - сказала я. – Ты видишь меня каждый раз, набирая воду в этот кувшин и любуясь своим отражением.

   - Вы говорите загадками, мисс. Я вас не понимаю.

   - Сюзи, посмотри на меня внимательно, - сказала я, - может быть, найдешь во мне что-то знакомое.

   Она уставилась на меня широко раскрытыми глазами.

   - Вы… вы… похожи на моего отца.

   Я улыбнулась.

   - Да, Сюзи, мы обе похожи на нашего отца.

   - Нет! - воскликнула она. - Вы не можете быть моей сестрой!

   - Ты права, Сюзи, я не могу быть твоей сестрой, потому что я – это ты. Пройдет четыре с половиной года, и ты станешь мной, как я когда-то была тобой.

   - Вы… вы – сумасшедшая, мисс. Что вам от меня надо?!

   - Сюзи, успокойся, выслушай меня внимательно, и поверь тому, что я тебе сейчас расскажу, каким бы нелепым и сказочным ни показался тебе мой рассказ.

   - Говорите, мисс.

   - Сюзи, завтра отец уходит в море…

   - Мой отец, - подчеркнула она.

   - Хорошо. Завтра твой отец уходит в море, но… лучше бы он остался дома.

   - Вы и впрямь сумасшедшая, мисс. Где они возьмут другого штурмана?

   - Сюзи, папа не вернется из этого рейда. Он погибнет!

Что вы такое говорите! Папа уже двадцать лет ходит в море, участвовал в десятках сражений и даже не был ранен.

   - Сюзи, на этот раз ему не повезет. Я знаю, как ты его любишь, поэтому сделай все возможное, чтобы он остался. Поговори с мамой, может быть, вдвоем вы отговорите его.

   - Да кто вы, мисс, чтобы давать такие советы?! Вас кто-то подослал?

   - Я уже сказала тебе. Я – Сюзанна Олден, твое будущее. Взгляни на этот ларец.

   Я открыла панель управления и протянула к ней чудесный прибор Андрея. Сюзи с интересом уставилась на экран, на котором светились крупные цифры.

   - Сюзи, это волшебный ларец. С его помощью можно перемещаться во времени, в прошлое и будущее. Его дал мне один хороший человек, чтобы я предупредила гибель отца. И вот, я пришла из будущего и именем Господа Бога нашего, Иисуса Христа, заклинаю тебя, уговори отца остаться дома.

   - Я… я… не знаю, что и думать, мисс. Этот ваш ларец… он действительно необычный, но… взаправду ли он обладает такими свойствами, как вы говорите.

   - Это чистая правда! Сюзи, неужели ты не узнаешь во мне себя, только повзрослевшую?

   - В это трудно поверить, такого не бывает.

   - Тогда посмотри сюда.

   Я подняла подол платья и обнажила правую ногу. Несколько мгновений она смотрела на мое правое колено, где красовался большой шрам в виде треугольника, затем подняла на меня свои огромные синие глаза.

   - Рассказать при каких обстоятельствах ты получила его полгода назад?

   Она отрицательно покачала головой.

   - Теперь я верю вам… тебе. Но что я скажу отцу? Как заставить его отказаться от плавания?

   - Ты должна что-то придумать. Пусти в ход все свое воображение - плачь, капризничай, становись перед ним на колени, рассказывай, что видишь плохие сны.

   - Сюзанна, почему бы тебе самой не поговорить с ним?

   - Он не поверит ни одному моему слову, взрослые не верят в чудеса. Когда для меня не стало отца, я часто думала: если бы я заранее знала о его гибели, то все бы сделала ради его спасения. Сюзи, ты должна сделать это!

   - Хорошо, я попытаюсь.

   Мы прошли к реке и, прежде чем наполнить кувшин, постояли на берегу, любуясь своим отражением в прозрачной воде. Мы были как две сестры, старшая и младшая, - обе в одинаковых чепцах, из-под которых выбивались длинные русые волосы.

   Сюзи зачерпнула воду, отражение заколыхалось и исчезло, как будто река унесла его. Мы переглянулись и, наверное, подумали об одном и том же: так и нас разнесет река времени, и только в памяти останется мгновение, когда, благодаря случаю, мы повстречали самих себя.

   - Куда ты теперь, обратно? – спросила Сюзи.

   - Нет, подожду до завтра. Я должна быть уверена в результате своей миссии, и, может быть, вернувшись, увижу своего отца живым и невредимым.

   - Нашего отца, - поправила Сюзи. - А почему “может быть?”

   - Видишь ли, тот человек из далекого будущего, который дал мне этот ларец, рассказал, что моя жизнь может остаться без изменений, зато ты Сюзи, проживешь другую, гораздо лучшую, ведь наш отец, я надеюсь, останется жив, и ты не перенесешь, как я, горечь утраты. Момент изменения судьбы тот человек называет новой точкой отсчета. И этот момент для тебя наступил с тех пор, как мы с тобой повстречались.

   - Значит, ты делаешь это ради меня?

   - Ради тебя, ради нашей мамы, ради отца.

   - Если бы я оказалась на твоем месте, я бы поступила так же.

   - Как знать, - задумчиво произнесла я, - пройдет четыре с половиной года и ты, став мной, переживешь то, что сейчас переживаю я. Ты тоже встретишь Андрея Соколова, и, возможно, он, так же, как и мне, доверит тебе свой ларец.

   Мы медленно пошли обратно. Я несла кувшин в правой руке, а Сюзи крепко ухватилась за левую и прижалась щекой к моему плечу.

   Так мы и дошли до самого дома и я, забывшись, перешагнула порог и уверенно понесла воду туда, где мама готовила еду.

   Я поставила кувшин на стол. Мама с интересом разглядывала меня, незнакомую девушку.

   - Это Сюзанна, она помогла мне принести воду, - пояснила Сюзи.

   - Здравствуйте, - сказала я.

   - Здравствуйте, мисс, - сказала мама. – Однако, как вы похожи на мою дочь!

   “Я и есть твоя дочь”, - хотелось сказать мне, но лишь улыбнулась в ответ.

   Сюзи ухватилась за мою руку и потянула прочь; она поняла, что лишние расспросы мне ни к чему.

   -Папа ушел куда-то очень рано, - сказала Сюзи, когда мы вышли из дома.

   - Знаю, - сказала я, - он у губернатора на военном совете и вернется только в полдень. Сюзи, помни, что ты должна сделать.

   - Не беспокойся об этом, я сделаю все возможное и, если понадобится, закачу такую истерику, что он вынужден будет мне уступить.

   Сюзи сказала это так решительно и серьезно, что я поняла: она добьется своего.

   В полдень вернулся отец. Мама накрыла на стол, и мы сели обедать – меня тоже пригласили. Я сидела напротив отца и не могла оторвать взгляда от родного лица. Я забыла о еде, я как будто оцепенела. Он поднял голову, и глаза наши встретились.

   - Почему вы так на меня смотрите, мисс? - спросил отец.

   Я ничего не смогла ответить, глаза мои наполнились слезами, и горло перехватило судорожной дрожью. Я выскочила из-за стола и выбежала вон. Сюзи последовала за мной, догнала меня и остановила, крепко ухватившись рукой за платье.

   - Не плачь, Сюзанна, - сказала она, обняв за шею.

   Я увидела, как из дома вышел отец и направился к нам. Вид у него был такой, будто он о чем-то глубоко задумался и пытается вспомнить нечто важное.

   Я попыталась успокоиться, чтобы затем представить свою выходку, как глупую шутку, но слезы продолжали катиться из глаз, так что плечо у Сюзи, к которому я прильнула, ища утешения, стало почти мокрым. Я плакала, а сама думала, как объяснить мне, для них незнакомой девушке, свое поведение.

   Подошел отец.

   - Кто вы, мисс? - строго спросил он.

   Я зарыдала еще громче. Потом, отстранив от себя Сюзи, бросилась ему на шею.

   - Папочка! - воскликнула я, сжимая его руками.

   Отец попытался оторвать меня от себя, но объятие мое было так крепко, что и тысяча Ричардов Олденов не смогли бы справиться. Он одной рукой обнял меня за плечи, а другой стал гладить по голове.

   - Успокойтесь, мисс, и объяснитесь, наконец! Почему вы назвали меня папочкой? Очевидно, вы жертва какого-то недоразумения.

   - Здесь нет никакого недоразумения, папа, - сказала Сюзи, - она действительно твоя дочь. Она – это я, только повзрослевшая на четыре с половиной года.

   - Что за бред! - возмутился отец.

   - Сюзанна, расскажи ему все, иначе, мы не сможем его убедить!

   Я закивала головой, вытерла слезы и, продолжая всхлипывать, поведала отцу свою удивительную историю о том, как познакомилась с Андреем Соколовым и о его чудесном ларце, способном перенести человека на много-много лет вперед или назад; о том, как Андрей доверил мне эту волшебную вещь, чтобы я смогла перенестись на четыре с половиной года назад и предотвратить гибель своего отца, который ушел в море и не вернулся, погибнув в схватке с испанцами. Я упала на колени, обхватила руками его ноги и со слезами заклинала не ходить в этот злополучный рейд.

   - Папочка, поверь ей, очень тебя прошу, останься дома. - Сюзи тоже почти плакала.

   Мама давно уже стояла рядом и с интересом наблюдала за происходящим. Не знаю, какие мысли крутились в ее голове. Наверное, она подозревала отца в измене, или в том, что до нее у него была другая женщина. Недаром ведь она заметила, как поразительно мы с Сюзи похожи друг на друга.

   - Пойдемте в дом, - сказал отец, - мы, кажется, сели обедать. А вы, мисс, перебили нам аппетит.

   На его лице появилась улыбка, так хорошо мне знакомая; очаровательная добрая улыбка, всегда говорившая о том, что у отца хорошее настроение, и что в этот момент его можно просить, о чем угодно.

   - Ричард! - сказала мама. – Ты должен мне все объяснить.

   - Вот сейчас за столом и поговорим.

   Мы пошли в дом, причем я взяла отца за руку и крепко прижалась к его плечу, как совсем недавно Сюзи прижималась к моему, когда мы возвращались от реки, неся полный кувшин воды.

   Мы снова уселись за стол, но о еде уже никто не помышлял. Мама и папа ждали от меня объяснений.

   - Итак, мисс, только что вы поведали нам о каких-то непонятных вещах, - сказал отец, - каких-то чудесах, способных перемещать человека из прошлого в будущее и наоборот. Вы упомянули о некоем волшебном ларце, в котором и заключается эта чудесная сила. Покажите нам его, и, может быть, мы вам поверим. Только предупреждаю, я не верю в сказки.

   Я поставила ларец на стол и открыла верхнюю крышку. Засветился экран, и на нем появились крупные цифры, показания текущего времени. Я стала объяснять, как действует ларец, для чего нужна каждая кнопка. Все слушали с огромным интересом. Потом отец стал задавать мне вопросы, желая получше   усвоить мои объяснения, и я подробно все ему рассказала.

   Отец взял ларец в руки, погладил его гладкую блестящую поверхность, зачем-то пристукнул по ней пальцем, видимо удивляясь необычности материала, из которого он был сделан.

   - Я понял ваши пояснения, мисс, - сказал отец, - но есть только один способ проверить, что все, о чем вы тут наговорили, правда.

   И он стал нажимать кнопки, набирая программу. Я со страхом следила за ним. Мне хотелось крикнуть: ”папа, не надо!” Но у меня язык словно парализовало. Наконец, он нажал последнюю кнопку, ту, которая производит свое волшебное действие, то есть перемещает человека во времени, и исчез.

   Мама вскочила со стула и стала креститься. Это было для нее поистине чудом. Сюзи захлопала в ладоши; она нисколько не испугалась, наоборот, я увидела, как на ее лице появилось довольное выражение.

   - Вот теперь он поверит! - воскликнула она

   - Теперь поверит, - эхом отозвалась я .- Но когда он вернется? Ведь мне надо уходить в свое время. Мне обязательно, как можно скорей, надо вернуть ларец Андрею.

   Мама продолжала молча креститься. И тут скрипнула дверь, и на пороге появился отец. Он медленно вошел, обнял меня и поцеловал.

   - Дженни, - сказал он, обращаясь к маме, - это действительно наша дочь.

   - Где ты был, Ричард?!

   - Как-нибудь я расскажу тебе.

   - Папочка! - воскликнули мы с Сюзи, - ты остаешься?

   Отец задумался. Видно было, что он хочет ответить, но молчал.

   - Папа, мы ждем, - строго сказала Сюзи.

   - Да, - наконец произнес отец.

   Но сказал он это “да” как-то неуверенно, так что никто из нас не понял, твердо ли он принял решение. Тем не менее, его ответ успокоил и меня, и маму, и Сюзи. Мы все трое бросились к нему, стали обнимать и целовать. Он еле от нас отбился.

   Когда мы все немного успокоились, уняв свои чувства, мама сказала, обращаясь ко мне:

   - И все-таки, я не могу поверить, что ты – моя повзрослевшая Сюзи.

   Я молча приподняла край платья и показала ей большой треугольный шрам на правом колене.

   - Мамочка, надеюсь, тебе знакома эта отметина. Взгляни на коленку Сюзи. Разве можно так одинаково пораниться? Ты помнишь, как полгода назад я еле доковыляла до дома, а ты ждала меня до темна; и когда я пришла, ты сначала стала браниться, а потом плакать. Ты помнишь, как на следующий день я водила тебя к тому дереву, с которого сорвалась и давала клятву больше не лазать по деревьям?

   - А что было потом?

   - Потом мы пошли домой.

   - Дальше, дальше. Если ты действительно моя Сюзанна, то должна знать, - в тот день было знаменательное событие.

   - Мамочка, как я могу не помнить о твоем дне рождения! Я ведь, и на эту магнолию полезла, чтобы сорвать самый красивый цветок и сделать тебе подарок. А

потом пришел дядя Джордж, твой родной брат, и поздравил тебя.

   - А что он мне подарил?

   - Он подарил тебе шелковое платье, которое ты надеваешь каждое воскресенье, когда мы идем в церковь.

   Мама вздохнула, как мне показалось, с облегчением.

   Тут в разговор вступил отец.

   - Дженни, я же сказал тебе, это – наша дочь. И не приставай к ней со своими расспросами. Этот ларец действительно волшебный. Хотя, честно сказать, колдовством тут и не пахнет. Как он действует, не нашего ума дело. Но он действует, и я лично в этом убедился.

   Отец подошел ко мне, положил руки на плечи, и сказал, глядя в глаза:

   - Возвращайся в свое время, дочка, и не беспокойся о своем отце.

   Я прижалась к нему, крепко обняла, и прошептала в самое ухо:

   - Папа, а где ты был?

   Он понял, о чем речь, и тихо сказал:

   - Улаживал кое-какие дела.

   Я поняла, что подробности мне ни к чему.

   - Итак, я возвращаюсь, - сказала я, оглядев всех.

   Потом открыла крышку волшебного ларца.

   Я должна была вернуться к Андрею через одну минуту после расставания, и, набирая программу, сделала соответствующую поправку. Каково же было мое удивление, когда, оказавшись в своем времени, увидела раннее утро, а мы расставались с Андреем вечером, когда солнце клонилось к западу. Я растерялась в первый миг, потом взяла себя в руки. Что-то я сделала не так, но что, не могла понять, поэтому, пока решила ничего не менять.

   Я медленно побрела к морю, размышляя о своей ошибке; “Ника” и “Голубая Звезда” все так же стояли на рейде в полумиле от берега. Это успокоило меня; значит, Андрей еще здесь, на острове; дошла до пирса и, о радость! я увидела его и дядю Джорджа.

   - Андрей! - что есть силы крикнула я.

   Он резко вскинул голову, и счастливая улыбка озарила его лицо. Мы бросились навстречу друг другу.

   - Прости, Андрей, я доставила тебе неприятности! – сказала я ему, переводя дыхание после быстрого бега.

   Я сняла с себя ларец, надела ему на шею и крепко поцеловала в щеку.

   Его уже ждала шлюпка. Боже, как все удачно получилось!

   Андрей поцеловал мне руку как знатной даме, и я зарделась от смущения. Что ни говори, этот юноша был совсем не похож на того, за кого себя выдавал. Аристократы не ведут себя так с простолюдинками.

   Шлюпка отчалила, а мы долго еще стояли с дядей Джорджем на пирсе и махали ей вслед.

   Мы ушли, когда “Ника” подняла паруса и, развернувшись, стала уходить в открытое море.

   “Прощай, Андрей! Никогда я не встречала юноши лучше и честнее тебя”.

   И мне стало очень грустно.

     Потом я поспешила домой. Я летела, как на крыльях узнать о результатах своей миссии. Я надеялась на чудо: вдруг не сработал этот временной эффект, который Андрей называет “точка отсчета”, мне удалось изменить будущее, и отец остался жив.

   Увы, мои ожидания не оправдались. Я вошла в дом. Мама занималась стиркой и, увидев меня, набросилась с упреками.

   - Где ты пропадала, мерзкая девчонка?! - чуть не кричала она.- Почему ты не ночевала дома? И почему ты не на службе?

   - Меня отпустил дядя Джордж, - пролепетала я первое, что пришло в голову.- Прости, мамочка, мне надо бежать.

   Я повернулась и действительно быстро побежала в сторону губернаторского дворца, только для того, чтобы не объяснять маме, где же я провела ночь. Вот к чему привела ошибка в наборе программы. Я опоздала на двенадцать часов и теперь надо что-то придумать, чтобы успокоить маму.

   “Придется все рассказать дяде Джорджу”, - думала я, - “а он что-нибудь придумает. Дядя Джордж не раз выручал меня”.

И с этой мыслью, успокоившись, я замедлила свой бег, и уже не спеша, пошла дальше.

(Из дневника Ричарда Олдена)

     16 сентября 1629 г.

   Не буду описывать то, что происходило сегодня утром на военном совете у губернатора. Куда более интересные события случились позже, после полудня, когда я вернулся домой.

   Жена и дочка ждали меня, и не только они – какая-то молоденькая мисс была с ними, и, едва я взглянул на нее, увидел что-то необычное в чертах ее лица, прическе, одежде. Потом вдруг до моего сознания дошло: да это же вылитая Сюзи, только повзрослевшая года на четыре.

   Откуда взялась эта девушка? Чувство тревоги и непонятного смятения заполнило мою душу, и чем дольше я разглядывал эту девушку, тем сильнее росла тревога.

   Я спросил у Дженни, кто эта мисс; она сказала, что не знает, и никогда ее раньше не видела.

   - Обрати внимание, как она похожа на нашу Сюзи, просто одно лицо.

   - Я тоже это заметила, как только она вошла в дом. Она помогла нашей дочери принести кувшин с водой. И знаешь, ее тоже зовут Сюзанна.

   “Очень странно”, - подумал я, - “тут что-то есть, и очень непонятное. Надо разузнать, кто она такая”.

   - Дженни, пригласи ее на обед, - сказал я.

   Просто, каким-то образом надо было задержать эту Сюзанну у себя. Правда, она сама не торопилась уходить, сидела в уголке с моей Сюзи и рассказывала ей что-то.

   Когда сели обедать, я заметил краем глаза, что наша гостья не ест, а смотрит на меня, и в ее неподвижном взгляде были страдание и жалость.

   - Почему вы так на меня смотрите, мисс? - спросил я.

   Ее реакция на мой вопрос оказалась неожиданной: глаза наполнились слезами, из горла вырвался судорожный всхлип; она вскочила с места и выбежала из дома. Моя Сюзи бросилась за ней. Я тоже поднялся из-за стола и последовал за ними. Когда выходил, взглянул на Дженни; во взгляде ее застыло недоумение.

   Они стояли во дворе, моя дочь и эта странная девушка; Сюзи обнимала ее, утешая, но утешения приносили мало пользы. Эта Сюзанна плакала навзрыд, и при моем появлении попыталась успокоиться.

   - Кто вы, мисс, - строго спросил я.

   Дальше произошло и вовсе странное: девица с громким восклицанием “папочка!” бросилась мне на шею, и сдавила так, что я не смог оторвать от себя ее руки.

   Я стал утешать ее, гладить рукой по голове, как свою родную дочь, отчего она заплакала еще громче.

   “Наверное, она сирота”, - подумал я, - “и кто-то сказал ей, что я – ее родной отец, найдя некоторое сходство в чертах лица”.

   Поэтому и попытался внушить ей такую мысль. Но тут вмешалась Сюзи и заявила, что эта девушка – она сама, только повзрослевшая.

   - Что за бред! - возмутился я.

   А потом услышал от Сюзанны какую-то невероятную сказку о путешествиях в давно прошедшее время, или в то, которого еще не было, то есть в будущее. Она рассказала мне о том, как я погиб в морском бою, и заклинала Богом не ходить в этот последний, для меня рейд.

   Конечно же, я не поверил ни одному ее слову, сочтя безумной. Но потом она показала мне свой волшебный ларец, объяснила, как он приводится в действие. Этот ларец действительно был неземной вещью, и когда он попал в мои руки, я ощутил благоговейный трепет, будто держал святыню.

   Я начал верить Сюзанне: и в невероятные способности этого чудесного ларца, и в то, что она – моя дочь. Однако не показывал вида, и все также оставался строг.

   - Есть один способ проверить, правду ли вы рассказали нам об этом ларце,- сказал я, и начал нажимать на кнопки.

   Сюзанна со страхом смотрела на меня, не смея вымолвить слова. Я нажал на последнюю кнопку, и вдруг все они исчезли: и Дженни, и обе Сюзанны. А я оказался там, где пожелал, на маленьком необитаемом островке.

   Здесь мы всегда брали пресную воду через три месяца после выхода, и вся команда, кроме вахтенных, сходила на твердую землю размять ноги.

   Хочу сделать пояснение: я отправился в грядущее. Именно на эти три месяца вперед, чтобы проверить, во-первых, действие ларца, а, во-вторых, увидеть самого себя. Я рассуждал так: если Сюзанна рассказала правду, и мне суждено погибнуть в этом рейде, то я попытаюсь спасти того Ричарда Олдена, своего временного двойника – так Сюзанна называла одних и тех же людей, одновременно живущих как в прошлом, так и в будущем. А ей об этом поведал некий Андрей Соколов, владелец чудесного ларца. Правда, моя дочь рассказала и о том, что вмешательство ларца не гарантирует изменения будущего при изменении каких-то обстоятельств в прошлом. Просто, двойник продолжает свое существование с новой “точки отсчета”. Получается, что возникает какой-то новый мир, и наши двойники живут совсем другой жизнью.

Это понятие, “точка отсчета”, я не совсем уразумел; слишком сложно все это было для моего ума. С другой стороны, если я не пошел в плавание, то меня сейчас и не должно быть на корабле. Вот о чем я думал; и чем больше размышлял, тем меньше понимал, что же такое “точка отсчета”. Встречу ли я

cамого себя?

   Итак, я оказался на острове. Конечно, точно угадать появление здесь “Орла” я не мог, поэтому подкорректировал свое временное пребывание, смещаясь на несколько дней то в прошлое, то в будущее, пока не увидел свой корабль.

   Он бросил якорь в двух кабельтовых от берега, и с него спустили две шлюпки. Я стоял за деревьями, наблюдая за высадкой. Вот первая шлюпка ткнулась носом в береговой песок, за ней – вторая. Я внимательно разглядывал людей, узнавая знакомые лица. Только самого себя я распознал не сразу. Как-то странно я выглядел со стороны.

   Сначала я хотел подойти к нему, выждав момент, когда он останется один, и переговорить, рассказав все то, о чем мне поведала Сюзанна, но потом у меня возник другой план. Я решил подняться на корабль и встретиться с ним там, в собственной каюте.

   Когда первая шлюпка, нагруженная бочонками с водой, отчаливала, я сел в нее. Мне нечего было таиться, ведь я был своим человеком.

   Я ушел в свою каюту и спрятался за переборкой, где у меня хранились карты и измерительные инструменты; и здесь, в полумраке, задумался, представляя себе, как войдет он, как я встречу его, какова будет его реакция.

   А как бы я сам повел себя в подобной ситуации? Спокойно и рассудительно. А ведь он – это я сам.

   Так я сидел часа два или три, слушая плеск волны о бортовую обшивку, смех и голоса людей, разгружавших шлюпки с пресной водой. Все дышало спокойствием. И вдруг до меня донесся громкий крик марсового:

   - Испанцы!

   Я узнал этот голос. Томас Стюарт, обладающий замечательным зрением, мог разглядеть парус, лишь только тот появлялся из-за горизонта. Он сразу же определял тип корабля, и никогда не ошибался; и, если крикнул “испанцы!”, значит, так оно и было.

   - Всех людей срочно доставить на борт! - раздался зычный голос Дэвида Мюррея, нашего боцмана. – Приготовиться к бою!

   Топот ног на верхней палубе известил меня о том, что люди занимают свои места по боевому расписанию.

   Вскоре прибыли шлюпки, доставив на борт остатки команды. “Орел” спешно поднимал паруса, чтобы выйти на открытое пространство и не быть прижатым к берегу в случае, если испанцы заметили нас и решили атаковать. Сколько их было? Два? Три? Боевые корабли или корабли Золотого Флота, идущие под прикрытием? В любом случае наш “Орел”, оснащенный тридцатью пушками, имеющий отличную абордажную команду и солдат, вооруженных мушкетами, мог противостоять испанцам, тактика морского боя которых заключалась в быстром сближении и взятию на абордаж. Что ни говори, а рубаки они были отчаянные и жестокие. Мы, англичане, предпочитали прицельную пушечную стрельбу, тактику, разработанную еще сэром Френсисом Дрейком. Во флоте ни одной страны не было лучших канониров, чем в английском флоте, вот почему мы часто выходили победителями, даже сражаясь в невыгодных для себя условиях с превосходящими силами противника.

   Оценивая обстановку, я подумал, не в этом ли бою, который завяжется через несколько часов суждено погибнуть Ричарду Олдену. Неужели нас возьмут на абордаж, и завяжется рукопашная битва?

   “Орел” сделал разворот и лег на левый галс, набирая ход. Я чувствовал небольшую килевую качку, верный признак того, что паруса хорошо взяли ветер.

   Он появился через час, мой временной двойник. Сквозь щель в переборке я увидел, как он склонился над разложенной на столе картой, сделал необходимые пометки. Пора было мне выходить на сцену.

   - Здравствуй, Ричард.

   Мой голос был тих и спокоен. Он вздрогнул от неожиданности, и резко повернул голову в мою сторону. Глаза наши встретились.

   Трудно описать чувство, охватившее нас обоих. Наверное, целую минуту мы молча смотрели друг на друга.

   - Кто вы, сударь? - наконец произнес он. – Как попали в мою каюту?

   - Ричард Олден, штурман, - представился я. Достал из кармана собственный ключ и показал ему.

   Он хотел что-то сказать, но я перебил его:

   - Молчи, лучше меня послушай.

   И я выложил ему все, о чем уже написал выше, начиная с неожиданного появления семнадцатилетней Сюзанны Олден. Вид ларца произвел на него впечатление.

   - Я бы никогда не поверил в подобное, если бы не услышал это от самого себя, - улыбнулся он.

   Потом лицо его стало серьезным и печальным.

   - Итак, мне суждено погибнуть; нас возьмут на абордаж, и придется драться. Что-то не вяжется в твоем рассказе, Ричард. Ведь ты утверждаешь, что “Орел” остался цел и невредим. Значит, атака будет отбита. Штурман – не такая фигура, чтобы участвовать в рукопашной. Неужели, придется настолько туго?

   - Я знаю не больше твоего. Скажу другое: нас теперь двое, и мы сможем отбиться. Я ведь пришел, чтобы спасти тебя.

   - Спасибо. Достаточно и того, что ты предупредил меня. Буду осторожен.

   Я засмеялся:

   - Как можно быть осторожным в рукопашной схватке? Ты сам не знаешь, что говоришь.

   - Ты прав. Я ничего не могу скрыть от тебя. Ты мыслишь и чувствуешь, как я. Прости, я пытался лицемерить перед самим собой.

   Примерно через час корпус корабля содрогнулся от пушечного залпа. Испанцы заметили нас и решили атаковать одиночный английский капер, который показался им легкой добычей. До сближения было еще далеко, но наши канониры знали свое дело, поэтому и дали залп.

   - Сколько их? - спросил я.

   - Два галиота. Пушек у них мало и канониры неважные, но солдатами набиты до отказа.

   Канониры у них действительно были неважные. Неприятельские ядра ложились далеко от “Орла”, с шумным плеском врезаясь в воду. Зато наши, пусть не все, но достигали своей цели, ломая такелаж испанских кораблей.

   И все же одному из галиотов удалось вплотную подойти к левому борту “Орла”. Наши пушки били в упор по его корпусу, но было поздно. Испанцы понимали, что теряют корабль, поэтому любой ценой им надо было захватить наш. Они отчаянно рвались на “Орел”, а наши также отчаянно сопротивлялись. Отвагу и силы придавало сознание того, что в случае поражения испанцы никого не оставят в живых. Их жестокость к побежденным не знала границ.   Пушки правого борта молчали; второй галиот находился в мертвой зоне и медленно сближался с нами под острым углом. Зато пушки левого борта работали вовсю, насквозь пробивая обшивку неприятельского корабля.

   Испанцы ворвались на “Орел”; мы слышали звуки битвы на верхней палубе: выстрелы, лязг стали, дикие вопли живых и предсмертные хрипы раненных. Удастся ли отбить атаку? Если второй галиот возьмет нас на абордаж, то шансов остаться в живых ни у кого не было – слишком стал бы велик перевес в силах.

   И тут грянул залп с нашего правого борта, а за ним сокрушительной силы взрыв потряс пространство. Это была неслыханная удача! – ядра угодили в крюйт-камеру, и со вторым галиотом и его командой было покончено в один миг. Мы с двойником радостно переглянулись, и, наверное, подумали об одном и том же: как это должно подействовать на испанцев, ворвавшихся на наш корабль.

   - Ричард, откройте! - вдруг раздался за дверью громкий возглас. – Это я, Джим Вулф!

   - Спрячься за переборку!

   Двойник слегка подтолкнул меня в спину и пошел открывать. Я спрятался и прильнул глазом к щели.

   Ричард открыл дверь, вошел Вулф, весь взъерошенный с кровавыми пятнами на одежде. Он закрыл за собой дверь, и вдруг - я не поверил своим глазам - выхватил шпагу и с сильным выпадом проткнул грудь Ричарда Олдена.

   Ричард упал, а убийца повернулся и ринулся к двери.

   - Стой, негодяй!

   Я выскочил из-за переборки, весь трепеща от негодования. Вулф вздрогнул и, повернувшись ко мне лицом, застыл от ужаса. Тот, кого он только что убил живой и невредимый надвигался на него с глазами, горящими возмездием.

   Я налетел на него коршуном, повалил на палубу и обезоружил.

   - Встань, Джим Вулф! - приказал я ему.

   Он поднялся, весь дрожа от страха. Я приставил к его горлу острие шпаги; инстинктивно он стал пятиться назад, пока не уперся спиной в переборку.

   - Зачем ты убил меня! - грозно вопросил я.

   Наверное, мой вопрос заставил его подумать, что я – воплотившийся дух Ричарда Олдена. Он задрожал еще сильнее, губы его зашевелились, но ни звука не вырвалось из его горла.

   - Говори! Перед лицом смерти покайся в своем грехе! – Я усилил нажим шпаги.

   Это привело его в чувство. Он схватился руками за клинок, пытаясь хоть немного

уменьшить боль, которую я ему причинял, и начал говорить, заикаясь:

   - Мне заплатили… очень много заплатили… за смерть командира… за смерть штурмана… за сдачу корабля. Это я… указал испанцам место… где мы берем пресную воду.

   - Что с командиром?

   - Он жив… Я хотел… подобраться к нему в пылу боя… но не сумел.

   - Умри, предатель! – воскликнул я и проткнул его горло.

   Он захрипел, глаза его закатились, упал навзничь и задергался в предсмертных судорогах. Густая черная кровь обильно вытекала через угол его рта.

   Я бросил шпагу и склонился над телом Ричарда Олдена. Его лицо было спокойно – он умер быстро, не ожидая смерти от предательской руки. Боже, это было мое тело, и я мертвый лежал сейчас перед самим собой! Крупные слезы покатились по моему лицу, я весь затрясся от беззвучных рыданий. Так вот как я должен погибнуть! Не от руки врага, а от руки наемного убийцы, предателя.

   Наверху затихали звуки битвы. Я знал, что наши одерживают верх. Я знал о будущем этого корабля больше, чем кто бы то ни был; как минимум, четыре с половиной года он будет еще ходить в походы, топить испанские корабли и захватывать добычу. Если, конечно, я не нарушил определенного хода событий, вмешавшись в них со своим чудесным ларцом.

   Я сел за стол, подвинул к себе навигационную карту, отметил кружком место боя, обозначил два затопленных галиота, и чуть ниже сделал приписку: “Командиру корабля Чарльзу Спенсеру. Джим Вулф – предатель и грязный убийца, получивший по заслугам. Прощайте. Позаботьтесь о Дженни и Сюзанне. Ричард Олден”.

   Затем я открыл крышку ларца, нажал необходимые кнопки для возвращения в свой мир, и оказался у своего дома.

   Я вошел внутрь. Здесь ничего не изменилось за одну минуту. Только Дженни осеняла себя крестом, и ее рука застыла у лба, когда я появился в дверях.

   - Ричард, где ты был?! - воскликнула она.

   - Как-нибудь я расскажу тебе, - сказал я.  

   Я подошел к Сюзанне, обнял ее и поцеловал в лоб. Потом пообещал всем, что останусь дома. Я дал такое обещание, чтобы успокоить девочек и Дженни; не мог я, офицер английского флота, нарушить свой долг, подвести командира и экипаж. Теперь я знал, откуда ждать опасности. Я убью Вулфа, своего современника, прежде чем он успеет поднять на меня свою грязную руку.

   Я вручил Сюзанне ее чудесный ларец.

   - Возвращайся в свой мир, дочка, - сказал я, - и не беспокойся о своем отце.

   Через несколько минут она исчезла.

   Я представлял себе, какие надежды она питала, знал, что надежды ее несбыточны, и очень сожалел об этом. Прости меня, Сюзанна, я ничем не смог тебе помочь.

   Но, с другой стороны, если для временных двойников возникают эти самые “точки отсчета” при вмешательстве в естественный ход событий, то ничего для нее не изменится. Она вернется в свой мир, свое время, и будет продолжать жить, как прежде.

   Это для нас, меня, Дженни и Сюзи, изменится будущее, потому что мы, благодаря Сюзанне, теперь продолжаем свое существование с новой точки отсчета.

   Лоуренс держал свое слово: после того, как представил меня команде в качестве юнги, он, казалось, забыл о моем существовании.

   В том, что юнга – самое бесправное существо на корабле, я убедился буквально на следующий день, когда начались мои рабочие будни и, так называемая, учеба.

   Я хорошо запомнил предупреждение Лоуренса насчет пинков и зуботычин, и дал себе слово, не допускать оплошностей. Как же я был самоуверен! Первую выволочку я получил утром за то, что сладко спал, когда все уже были на ногах. Меня просто вытряхнули из гамака. Я шлепнулся на палубу, мгновенно проснулся, ничего не соображая, потом вскочил на ноги, недоуменно озираясь вокруг. Никто на меня не обращал внимания. Команда своим молчаливым действием просто дала мне понять: юнга не зевай! В следующий раз, возможно, получишь пинка под зад или оплеуху. Испытывать на себе такие “прелести” мне совсем не хотелось. Я стал приглядываться, что же делают другие. Люди скатывали свои гамаки вместе со спальными принадлежностями и подвешивали их повыше к подволоку, чтобы можно было свободно ходить, не задевая их головами. Я сделал то же самое, скатал и подцепил свой гамак повыше.

   Затем стали расставлять столы для завтрака; они были пристроены одной стороной к переборкам, а другая сторона просто поднималась, и под нее подставлялись ножки. Я бросился помогать, стараясь не сильно суетиться.

   Расставили скамьи; меня и еще нескольких человек послали на камбуз за пищей.

   За каждым столом сидели по десять человек – пять с одной стороны и пять с другой. Столов было четыре, из чего я заключил, что этот кубрик предназначен для сорока человек; а был еще один, носовой, и в нем размещалось не меньше. Значит, вместе с боцманом и офицерами у Лоуренса было под командой около ста человек. Недурно!

   Одной рукой придерживая оловянную миску, чтобы не расплескать содержимое, так как корабль испытывал постоянную качку, я быстро съел суп и стал приглядываться к своим соседям по столу. Напротив меня, я удивился этому, сидел старый пират, лет шестидесяти, не меньше. Безусловно, он был самым старшим по возрасту. Все, кого мне довелось увидеть на корабле, были молодые люди от двадцати до тридцати лет. Что делает здесь этот старик, которому впору лежать на печке и греть свои кости, а не рыскать по морям в поисках приключений? Его экзотический вид – голова, повязанная банданой, черная повязка на глазу и серьга в ухе – являл собой мое классическое представление о пиратах. Держался он с достоинством, имел вид гордый и независимый, ел медленно, глядя прямо перед собой своим единственным глазом и, казалось, ему было наплевать на все вокруг.

   После завтрака мне пришлось вымыть всю посуду, убрать и закрепить столы. И когда я с этим справился, двое из команды притащили чан с забортной водой и принялись мыть палубу.

   Впервые попав в кубрик, я сразу обратил внимание, что это жилое помещение прямо-таки сияет чистотой. Теперь я понял отчего: приборку на “Нике” делали несколько раз в день как внутри, так и снаружи.

   Порядок и чистота на пиратском корабле поменяли мои представления   о джентльменах удачи. Гораздо позже я понял, что на кораблях иначе нельзя – без порядка и дисциплины. Здесь каждый человек был на своем месте, и выполнял свои обязанности без суеты, быстро и точно.

   Неожиданно сверху послышались звуки свистка и зычный голос боцмана:

   - Всем наверх! Приготовиться к повороту!

   И снова, как это было вчера при отходе от Барбадоса, моряки пулей вылетали на верхнюю палубу, громко стуча подошвами по трапу. Чтобы не быть задетым и сшибленным в этой суматохе, я влился в общий поток и, выбежав наверх, отошел в сторонку. Я не знал, что делать дальше, и поэтому внимательно смотрел на то, что делают другие.

   “Смотреть и учиться”, - вспомнил я слова Лоуренса.

   И я смотрел и запоминал. И когда увидел, как ловко люди взбираются на мачты по веревочным трапам, то с чувством сомнения покачал головой – мне показалось, я никогда не смогу так.

   Я взглянул вверх. Небо посерело, затянувшись тучами. Солнце едва пробивалось сквозь них. Ветер посвежел, и когда корабль, благодаря усилиям экипажа, лег на другой галс, плотно наполнил паруса “Ники” и весело погнал ее по волнам.

   Лоуренс стоял на квартердеке, и я решил подойти к нему. Я медленно поднялся по трапу, и пока проделывал это, он зло, и как мне показалось, с презрением, смотрел на меня. Когда я приблизился к нему, он без приветствия сразу обрушил на меня поток слов.

   - Запомните, юноша, трап – не место для прогулок, и ходить по нему так, как только что прошли вы, не пристало моряку. По трапу необходимо передвигаться только бегом. Вы уяснили себе это?

   - Уяснил, командир. Больше подобного не повториться.

   - Как складываются отношения с экипажем?

   - Нормально, - ответил я.

   О том, как меня утром бесцеремонно вытряхнули из гамака я промолчал.

   - Идите же, юноша, и не вздумайте болтаться без дела.

   Я понял, что разговора не получится. А мне многое хотелось узнать: куда идет “Ника”, какие дела предстоят впереди, и скоро ли мы вернемся.

   Я готов был разом выплеснуть из себя эти вопросы, но сдержался, решив не проявлять излишнего любопытства, повернулся и сбежал по трапу на шкафут.

   Здесь я сразу же попал в руки боцмана.

   - Юнга! – строго обратился он ко мне. – Марш на камбуз! Делать все, что прикажет кок! Через два часа доставить второй завтрак в каюту командира!

   - Слушаюсь. - ответил я. - А где камбуз? И кто у нас кок?

   Я увидел, как побагровело его лицо.

   - Да откуда ты такой взялся?! Не знать корабля и пускаться в плавание! Ты многим рискуешь, парень.

   - Да, я действительно не знаю корабля, не знаю экипажа, и ничего не умею, но я хочу знать, и буду уметь, - твердо произнес я.

   Лицо боцмана стало мягче при этих моих словах. Он смотрел на меня с одобрением.

   - Похвальное желание, - сказал он, - и, если оно такое же твердое, как вы говорите, то каждый будет оказывать вам содействие.

   - Спасибо, - сказал я, - и вы первый должны положить начало моему обучению. Командир Лоуренс представил меня экипажу, и вы знаете, кто я. А как вас зовут?

   - Стивен Доббс.

   - Стивен, - умоляюще произнес я, - пожалуйста, познакомьте меня с кораблем, и покажите, где этот чертов камбуз.

   Слабая улыбка тронула его губы, и, хотя ему совсем не хотелось этого, провел меня по всему кораблю, объясняя, где какое помещение находится, и, отвечая на мои редкие вопросы.

   Камбуз находился на шкафуте по левому борту, в средней части корабля. Я вошел в помещение и увидел кока, человека лет сорока. Он сидел возле плиты, на которой что-то кипело в огромной кастрюле, и чистил овощи.

   - Эндрю Фэлкон, юнга. - сказал я ему. – Мне приказано помочь вам. Что я должен делать?

   Он молча встал, протянул мне нож, и взглядом показал на кучу картошки, овощ, который только-только начал употребляться в пищу в Европе, да и то не повсеместно.

   Я уселся на его место и принялся за работу. Кок вышел и через некоторое время вернулся.

   - Я должен доставить второй завтрак в каюту командира, - сказал я ему.

   - Должны, значит, доставите, - безразличным голосом сказал он, вытащил из шкафа большой поднос, поставил на него две тарелки, и принялся тонкими ломтиками нарезать сыр. На третью тарелку он положил пару лепешек, которые уже успел испечь.

   “Сыр и лепешки. И это все?!” – подумалось мне.

   И тут в голове сверкнула мысль. Я взял противень, на котором кок пек лепешки и поставил его на огонь.

   “Жареная картошка, вот то, что надо, - подумал я.

   Кок с удивлением смотрел на меня.

   - Что ты делаешь?

   - Готовлю второй завтрак для командира.

   - Ты с ума сошел! Впервые вижу такое приготовление.

   - Неужели, вы еще не научились жарить картошку?

   Он пожал плечами, отошел в сторону и, низко наклонив голову, наблюдал за моими действиями.

   Постепенно по камбузу распространились дразнящие вкусные запахи. Кок приподнял голову, и как собака стал принюхиваться.

   - Где ты научился этому? – спросил он.

   Я чуть было не сболтнул, что дома, на родине, но вовремя вспомнил, что картошки в России тогда не было.

   - Сам придумал, - сказал я. – И это довольно вкусно.

   Я отложил ему на тарелку немного, попробовать. Первый ломтик он жевал медленно и долго. А потом с удовольствием быстро съел все.

   - Действительно, вкусно. Если ты накормишь этим Лоуренса, он будет доволен. Однако, тебе пора.

   Я добавил к тому, что было на подносе блюдо с картошкой, и пошел к Лоуренсу. Корабль испытывал килевую качку, и было совсем нелегко пройти эти метры до командирской каюты. Руки были заняты подносом, и я шел со страхом, медленно, при каждом шаге нащупывая палубу подошвами ног.

   В дверь пришлось стучать ногой, а когда изнутри донесся голос “войдите!”, я долго не мог сообразить, как же ее открыть. Но я ухитрился сделать это, и, войдя, поспешил поставить поднос на стол.

   - Ваш ленч, командир, - сказал я.

   И уже хотел, было выйти, как вдруг обратил внимание на черный плащ, небрежно брошенный на деревянное ложе. Я узнал его - это был плащ того самого незнакомца, которого доставили на борт “Ники” вместе со мной. Я тупо уставился на этот плащ, как будто о чем-то соображая.

   - Идите, юноша!

   Лоуренс своим грубым окриком заставил меня очнуться.

   Я выскочил из каюты, и, качаясь в такт то уходящей из-под ног, то надвигающейся на меня палубы, двинулся назад, на камбуз.

   “Значит, незнакомец прячется в каюте Лоуренса”, – размышлял я. – “Но, кто он? Почему скрывал свое лицо там, на шлюпке, и почему не появляется на верхней палубе?”

   Когда я вернулся, первой моей мыслью было расспросить кока, что он знает о человеке, который скрывается в каюте Лоуренса. Но, немного подумав, решил не проявлять любопытства, потому что кок мог и не знать о незнакомце. Да если бы и знал, все равно ничего не сказал бы; я заметил, не очень-то он был словоохотлив.

   Часа три мы провозились с коком, готовя сразу обед и ужин. Продукты были самые неприхотливые: круто просоленные мясо, брюква и крупно дробленая кукуруза.

   После обеда на камбузе вроде бы стало нечего делать, и эту короткую передышку я решил использовать по-своему: научиться взбираться на реи по веревочному трапу. Выбрав момент, когда никого не было поблизости, я подошел к трапу, ведущему на первый став грот-мачты. Я предполагал, что это будет нелегко для меня, но что настолько! Выбленки, поперечные связи, были провисшие, а сам трап имел наклон градусов десять. Сначала, мне показалось, что я смогу взбираться, как люди вантовой команды, быстро перебирая ногами, держась руками за продольные связи. Но на второй же выбленке моя нога провалилась в пустоту, и я чуть не свалился.

   “Не стоит лихачить”, - подумал я – “лучше проделать это медленно”.

   Трудность заключалась еще в том, что корабль сильно раскачивало на волнах, и чем выше я взбирался, тем сильнее качка ощущалась. Ноги и руки мои дрожали от напряжения, и все тело затряслось от легкого страха, боязни сорваться. Мне все время приходилось смотреть вниз, чтобы видеть, куда поставить ногу, и непроизвольно взгляд мой скользил ниже, до самой палубы, которая все дальше и дальше отдалялась от меня. Не могу сказать, что боюсь высоты, но чувство страха усилилось. Оно пропало, когда я поднял голову и посмотрел вверх на качающееся небо.

   Так, с остановками, я, наконец, достиг своей первой цели. Немного передохнув на рее, перешел на следующий трап и, так же, медленно, стал приближаться к марсовой площадке. Весь подъем занял у меня минут десять, и это разочаровало меня; я был недоволен таким результатом, ведь люди вантовой команды затрачивали на эту операцию не больше минуты.

   Через люк я пролез на марсовую площадку, где на вахте находился молодой парень, лет восемнадцати. Видимо, он давно наблюдал за мной, так как лицо его имело такое выражение, будто он вот-вот расхохочется. Я представил себя на его месте и, будто кто-то, такой же неловкий и малость трусливый, дрожа, ползет вверх по трапу, все время срываясь. Я представил это, и мне самому стало смешно так, что я искренне расхохотался. Парень, из вежливости сдерживавший смех, глядя на меня, дал волю своим чувствам. Он смеялся так заразительно, схватившись за живот, что долго не мог успокоиться.

   - Первое плавание? – спросил он, когда замолчал, при этом не забывая внимательно оглядывать горизонт.

   - Первое, - признался я.

   - Ничего, привыкнешь. Поначалу все так. Освоишь трапы, поработаешь на реях, привыкнешь к качке и станешь настоящим моряком. Джек Робинсон.

   Он протянул мне руку.

   - Эндрю Фэлкон.

   Я ответил на его рукопожатие.

   - Что-то ты не похож на англичанина, Эндрю Фэлкон.

   - Ты прав, Джек Робинсон, я – русский.

   - Это еще что за нация?

   Наверное, с полчаса я рассказывал ему о России и о себе. А когда закончил, он сказал:

   - Ну и правильно, что сбежал оттуда, раз у вас такие порядки и преследуют знатных особ. Только, какого черта ты пустился в море, да еще на капере? С твоими знаниями можно было хорошо устроиться на берегу.

   - А я хочу стать моряком.

   - И капитаном?

   - Ну, это как получиться.

   Здесь, на марсе, была самая сильная качка и, разговаривая с Джеком, я крепко держался за поручень, расставив ноги так широко, будто собирался сесть на “шпагат”.

   Совсем по-другому вел себя Джек. Тело его совершало синхронные движения в такт качке; он будто слился с ней. Он придерживался за поручень только кончиками пальцев, то одной рукой, то другой.

   Я позавидовал Джеку за его способности удерживать равновесие, лазать по трапам, и за то, что он, парень, ненамного старше меня, выглядит настоящим “морским волком” и несет самостоятельную вахту.

   Минут двадцать мы болтали с Джеком о том, о сем, пока я не почувствовал, что пора спускаться; и, как только я ступил ногой на верхнюю выбленку, понял, что это гораздо трудней, чем карабкаться вверх.

   Если кто-то думает, что морская служба – это увеселительная прогулка по морю, то глубоко ошибается. Прежде всего, это каждодневный, ежечасный труд. Как правило, людей на корабле всегда больше, чем надо. Это связано, во-первых, с тем, чтобы весь экипаж можно было разбить на вахты, во-вторых, в случае болезни кого-либо этого человека можно было заменить.

   На “Нике” сложилась трехсменная система вахт. Каждая вахта длилась четыре часа. Но и подвахтенные, то есть те, кто в данный момент не находился на дежурстве, не слонялись без дела. Я даже не представлял себе, сколько работы, не связанной с непосредственным исполнением возложенных на каждого обязанностей, имеется на корабле. Лоуренс требовал от экипажа содержания в полной исправности такелажа, различных устройств для управления. Корабельные пушки были вычищены и в любой момент готовы к бою. Несколько раз в день производилась приборка.

   Боцман ежедневно обходил весь корабль, заглядывая в самые укромные уголки и, если обнаруживал какой-то непорядок, тотчас отдавал приказ привести все в надлежащее состояние.

   В первые дни мне часто приходилось выполнять всякие мелкие поручения Доббса. Он всегда находил для меня работу, и за целый день мне не удавалось выкроить ни одной свободной минутки. Боцман научил меня вязать морские узлы и показал, где и в каких случаях они применяются. На корабле имелся большой запас пеньковых канатов, которые всегда были востребованы.

   Наиболее часто приходилось менять выбленки, поперечные связи на веревочных трапах, так как они быстро перетирались и рвались от постоянной нагрузки. Вязались выбленки особым нескользящим узлом. Я быстро освоил этот узел и без подсказок Доббса менял пришедшую в негодность выбленку.

   Затем меня определили в помощники к рулевому, рослому молодому парню из Бриджтауна, Джиму Спрингу. Я ходил с ним на вахту по ночам, отдыхал несколько часов, а днем мне доверяли самостоятельно вести корабль, после того, конечно, как я приобрел определенные навыки.

   Я почувствовал себя полноправным членом экипажа, когда стал нести самостоятельную вахту и очень этим гордился. Мне нравилось стоять у штурвала, ощущая под ногами качающуюся палубу, смотреть в бездонное тропическое небо, окидывать взглядом наполненные ветром паруса, слушать тихую мелодию ветра и крики чаек.

   Ночные вахты, кроме того, что давали право отдохнуть днем, имели для меня еще одно преимущество, я мог незаметно следить за каютой Лоуренса. Мне так хотелось узнать, что за незнакомец поселился с ним, почему не появляется на палубе. Если его не видно днем, думал я, значит, у него есть причины от всех скрываться. Но нельзя же безвылазно сидеть в душной каюте! Он обязательно должен выйти когда-нибудь размять ноги и подышать свежим воздухом.

   Сам Лоуренс еженощно появлялся на палубе. При свете масляной лампы он обходил корабль и всегда при этом навещал нас, рулевых, перебрасывался несколькими словами, окликал марсового, и вновь исчезал в каюте. Часа за два до рассвета то же самое проделывал боцман.

   И вот, в одну из вахт, мне повезло. Лоуренс, как обычно, появился часа в три ночи и, обойдя корабль, подошел к нам с Джимом.

   - Юнга, - обратился он ко мне, - добавь масло в баковые лампы, иначе они скоро погаснут. И впредь будь внимательней.

   Я тот час бросился исполнять приказание. Пробежав по левому борту на бак, я быстро долил масло. Когда бежал, мои шаги четко раздавались в ночной тишине. И тут у меня в голове сверкнула шальная мысль. Я разулся и бесшумно, уже по правому борту, прокрался к каюте Лоуренса.

   Ночь была пасмурная и безлунная. Темнота, хоть глаза выколи. Я притаился за выступом кормовой надстройки в каких-нибудь пяти шагах от входа в каюту.

   Появился Лоуренс. Прежде чем отворить дверь, он осмотрелся по сторонам и задул лампу. Потом я услышал, как он тихонько окликнул кого-то в глубине каюты, и через секунду рядом с ним появилась чья-то фигура.

   - Все спокойно, Эдуард? – услышал я тихий голос. И провалиться мне на месте, если я не узнал этот голос.

   Эмили Сандерс! Вот кто был этот таинственный незнакомец.

   Теперь я понял, почему Лоуренс не позволял Эмили появляться на палубе. Присутствие женщин на борту, как я уже говорил, строго запрещалось. Это правило не мог нарушить даже командир. И, если бы кто-то заподозрил Лоуренса в том, что он скрывает у себя Эмили, то командир “Ники” имел бы большие неприятности.

   Многие видели, как некто, закутанный в плащ и в низко надвинутой на глаза шляпе, поднялся на борт и исчез в каюте Лоуренса, но никто не мог предположить, что это дочь губернатора.

   Теперь я владел важной тайной, хотя, честно сказать, мне было глубоко безразлично присутствие Эмили на борту “Ники”.

   Любовь. Вот что заставило ее сбежать из дома. И ничего плохого в этом я не видел. Скорее всего, Эдуард Лоуренс и Эмили Сандерс решили тайно обвенчаться, ведь ее отец никогда бы не согласился на этот брак.

   Я вспомнил ее слова о возможности скорой встречи, загадочную улыбку и просьбу о помощи, когда мы прощались с ней две недели тому назад на Барбадосе. Тогда я не совсем понял, о какой помощи она просила, а теперь начал догадываться, что какая-то помощь ей все-таки понадобится. Вот только в чем и когда?

   Они стояли долго, минут двадцать, наверное, у открытых дверей каюты, и все это время я не мог двинуться с места, чтобы не обнаружить себя.

   Наконец смолкли их тихие голоса, скрипнула дверь и я, так же, босиком, бросился на бак, чтобы затем появиться перед Джимом оттуда, откуда он меня ждал.

   Все, что мне довелось увидеть на “Нике” совсем не вязалось с тем, о чем мне приходилось читать в приключенческой литературе о пиратах. Может быть, на других пиратских кораблях и господствовали зверские порядки, но в людях Лоуренса я не заметил исключительной кровожадности. Конечно же, почти всем им приходилось убивать во время стычек и захватов кораблей, но делали они это в силу необходимости при ожесточенном сопротивлении противника. Исключение составлял только Билл Рик. Он не раз рассказывал всем о тех переделках, в которых побывал за свою полную приключений жизнь, и с особым смаком упоминал о том, как он резал глотки собакам-испанцам и раскраивал им черепа тяжелым тесаком, как он живьем выбрасывал за борт людей, связав им за спиной руки.

   Эти рассказы мало кому нравились, а некоторых заставляли содрогаться. Не зря этого человека Лоуренс поставил во главе абордажной команды.

   Также, на “Нике” не было грязи и беспорядка. Весь корабль сиял чистотой, и каждая вещь была на своем месте. Не было пьянства и бесшабашного разгула, азартные игры были запрещены. Категорически запрещалось присутствие на борту женщин.

   Все, о чем писали Сабатини, Конан Дойл, Стивенсон, Сальгари не подходило к Лоуренсу и его экипажу. Скорее всего, авторы, писавшие о пиратах, намеренно искажали действительность, чтобы внушить отвращение к джентльменам удачи. Да если и поразмыслить, как следует, то и самому можно было догадаться об этом. Разве пьяная, неграмотная команда с неучем-капитаном могла бы управлять кораблем?

   Лоуренс в свои двадцать пять лет был отличным командиром. На его корабле царила железная дисциплина. И, хотя со многими он разговаривал холодно и грубо, это нисколько не отталкивало от него людей. Наоборот, многие хотели походить на него.

   В своем пиратском деле у Лоуренса сложились железные принципы: он нападал только на корабли Испании, страны с которой воевала Англия. И в свой экипаж он набирал исключительно англичан, с каждым заключая индивидуальный контракт.

   Не всем нравились эти принципы. Жадность, жажда сиюминутной выгоды заставляли некоторых с огромным сожалением провожать глазами какой-нибудь беззащитный корабль, идущий под голландским, французским или португальским флагом. Был случай, мне о нем рассказал Боб, когда кучка негодяев, охочих до легкой наживы, пыталась предъявить Лоуренсу претензии и, расправившись с ним, захватить в свои руки власть. Только благодаря своему мужеству, самообладанию, физической силе и поддержке преданных людей Лоуренсу самому удалось расправиться с мерзавцами.

   После того случая командир “Ники” очень скрупулезно стал относиться к подбору экипажа. Постепенно на корабле сложился относительно постоянный контингент. В основном, выбывали из строя члены абордажной команды, на чью долю приходился основной риск быть убитым или изувеченным. Но, несмотря на этот риск, служить в абордажной команде было престижно: при дележе добычи они получали большую долю. Также, на корабле Лоуренса повышенную долю получали те, кто был ранен в стычке. Если кто-либо, в силу своего увечья, уже не мог продолжать службу, тому выплачивалась приличная сумма для обустройства на берегу. Для этого у Лоуренса имелся особый фонд, который пополнялся время от времени с согласия всего экипажа. Родственникам убитых, если таковые имелись, тоже выплачивались деньги.

   Такие правила, установленные самим Лоуренсом и одобренные экипажем, я считал справедливыми. Скорее всего, именно они позволяли командиру   “Ники” оставаться полным хозяином корабля уже в течение пяти лет. Как я узнал из своих расспросов, ни один из пиратских главарей не держался в атаманах больше трех лет.                                                                                                      

   Недели три мы рыскали между шестнадцатым и восемнадцатым градусами долготы, иногда приближаясь к материку или какому-нибудь острову. Лоуренс предпочитал не задерживаться вблизи берегов и, осмотревшись и выяснив что-то одному ему необходимое, направлял “Нику” в открытый океан.

   Этот день, 10 октября 1629 года, я никогда не забуду. Было раннее утро, наверное, часа четыре. Громкий крик марсового перекрыл плеск волны и свист ветра.

   - Корабль! Испанцы!

   К этому времени я научился спать чутко и первым выскочил из гамака.

   - Испанцы! – что есть силы заорал я.

   Люди пробудились мгновенно. Я выбежал на верхнюю палубу и следом за мной остальные. Канониры спешно спускались вниз, и через минуту всем в ноздри ударил едкий дым от тлеющих фитилей.

   Лоуренс появился одновременно со всеми.

   - Поднимите флаг! – распорядился он. – И приоденьтесь, как подобает.

Дьявольская усмешка скривила его губы при этих словах. Не прошло и минуты, как на гафель взлетел красно-золотистый испанский флаг, а люди спешно облачали себя в испанские кирасы и шлемы.

   Я не сразу понял значение этого маскарада. Чуть позже до моего сознания дошло, что таким образом Лоуренс пытался выдать “Нику” за испанский военный корабль и тем самым успокоить свою будущую жертву.

   Часов пять мы шли на сближение, попросту говоря, преследовали этого “испанца”, и, когда расстояние сократилось до пяти кабельтовых, ясно увидели, что это обыкновенный “купец”, на свой страх и риск пустившийся в одиночное плавание. “Ника” шла тем же курсом, “ост”, ничем не выдавая своих агрессивных намерений. Еще часа через три мы опередили ‘испанца”.

   Испанский капитан, по всей вероятности пристально наблюдавший за нами, окончательно принял нас за своих. По крайней мере, он даже не пытался сменить курс или лечь на другой галс, чтобы уйти в сторону и оторваться.

   Вот тут-то Лоуренс и явил свою коварную тактику. “Ника”, благодаря четким действиям парусной команды, резко развернулась почти на месте, потеряв при этом ход, но так как “испанец” продолжал идти своим курсом, расстояние между кораблями стало быстро сокращаться. На “купце” заметили наш маневр, но, по-видимому, капитан не сделал соответствующих выводов; мы заметили, что их рулевой взял влево, чтобы разойтись с нами, как полагается, правыми бортами, а на самом деле, все больше и больше сближаясь с “Никой”. И вот когда расстояние между кораблями сократилось до двух кабельтовых, Лоуренс приказал дать залп.

   Из пятнадцати ядер десять, по крайней мере, достигли цели. На “испанце” рухнула мачта, а фальшборт был разбит вдребезги. Теперь он находился в полной нашей власти.

   Испанский капитан, стоя на квартердеке, размахивал флагом. Он все еще надеялся на то, что произошла ошибка, и его атаковали свои. И только когда Лоуренс приказал спустить флаг Испании и поднять английский, на “купце” поняли, что их одурачили.

   Пираты, столпившиеся на палубе, дико хохотали, глядя на беспомощный жалкий корабль. Я всматривался в лица своих товарищей по плаванию и поражался резкой смене настроения людей. Обычно бесстрастные, ничего не выражающие, глаза их, утомленные однообразием долгого плавания, теперь горели алчностью и жаждой крови. Я ужаснулся тому, что должно было произойти через несколько минут. Эх, если бы в моей власти было предотвратить все это! Я крепко сжал руками свою машину времени. Нет, ничем она не сможет помочь.

   Люди абордажной команды во главе с Биллом тесно сгрудились на носу и правом шкафуте. Пятеро держали наготове длинные багры, чтобы, вцепившись ими в неприятельский борт, намертво пришвартоваться к нему.

   На испанском корабле исчезло всякое движение. Люди, очевидно, смирились со своей участью. Да и чем мог противостоять обыкновенный “купец” без пушек вооруженному до зубов каперу. Сдавшись без боя, испанский капитан рассчитывал на милосердие.

   Первым на палубу “испанца” ворвался Билли. С обнаженным тесаком в одной руке и кремневым пистолетом в другой он, казалось, один был готов расправиться со всей командой. Его перекошенное злобой лицо любому могло внушить страх.

   Испанцы, и без того напуганные ожиданием близкой расправы, вовсе упали духом. С бледными лицами, подавленные и растерянные, они тесно сгрудились у кормовой надстройки. Некоторые молились, стоя на коленях, глядя в бездонную синеву осеннего неба. Их покорность судьбе внушала жалость. В одно мгновение эти жалкие люди были окружены и связаны.

   В тот момент, когда происходили эти стремительные события, я сворачивал парус на фок-мачте со своими напарниками, Бобом и Генри. С высоты мне хорошо было видно все, что происходило на испанском корабле.

   - Что с ними будет? – спросил я у Боба. – Их убьют?

   - Командир не позволяет убивать безоружных, высадим их на каком-нибудь острове.

   - А корабль?

   - Корабль – хорошая добыча. Немного работы для плотников, и он будет, как новый. Интересно, что у него в трюмах?

   - Представляю, как бесится одноглазый Билл, - сказал Генри. – С каким удовольствием он бы выбросил за борт этих испанцев, если бы не приказ Лоуренса.

   - Да. Он воюет с ними уже лет сорок. Сколько все-таки жестокости в этом человеке.

   - А скольких его товарищей убили испанцы!

   - Это верно. Но одно дело, убить противника в бою, другое – безоружного человека.

   - Но ведь, сами испанцы не щадят безоружных.

   - Бог им судья. Пусть горят в геенне огненной!

   Мы спустились вниз. Я решил поближе взглянуть на пленных и заодно помочь в перегрузке товара из трюмов “купца” на наш корабль.

   Доббс уже вовсю хозяйничал на борту “испанца”. Крышки трюмных люков были откинуты, и наши люди поднимали наверх мешки с какао, высушенным табачным листом и индиго, груз, находившийся там. Помещение кормовой надстройки было заставлено бочками, и, когда из одной из них выбили пробку, в воздухе разлилось дивное благоухание. Это было молодое белое вино, которое, по тогдашнему общепринятому мнению, дозревало во время длительного перехода через Атлантику.

   Вид бочек с вином вызвал у пиратов взрыв веселья. Но, я заметил, никто не притронулся к этому вину. Лоуренс строго карал за пьянство, и никогда не держал на “Нике” больших запасов спиртного. Однако пираты развеселились не зря. Лоуренс всегда разрешал отмечать удачное завершение дела. В разумных пределах, разумеется.

   Эти строгие порядки не нравились одному человеку, командиру абордажной команды Биллу Рику. Увидев его впервые, я сразу понял, что Билл – большой любитель спиртного. Об этом говорило его синюшное лицо и сизый, с крупными порами, нос.

   Во время наших скитаний по Карибскому морю я не раз замечал странный подозрительный блеск в глазах Билла; в такие моменты от него можно было уловить легкий запах спиртного. Где он брал вино, никто не знал, да и не пытался узнать. На корабле было много таких мест, так называемых, “шхер”, где можно было запрятать что угодно без риска, что эту вещь обнаружит кто-то другой. Многие замечали. Что Билл иногда поддает, но никто ни разу не сказал об этом Лоуренсу. Старого пирата или боялись, или уважали.

   Было раннее утро, – солнце едва окрасило небо, – когда я заступил на вахту у штурвала. Команда поставила все паруса, Лоуренс указал курс. Я развернул “Нику” влево на три румба.

   И тут мы услышали крик марсового: “Корабль!”

   Лоуренс, стоя у борта, вглядывался в океан, но расстояние было слишком велико, чтобы определить, какое это судно.

   Примерно через час стало ясно, что оно идет курсом прямо на нас, а еще через некоторое время по оснастке и другим приметам мы поняли, что это “Голубая Звезда”. В этом не было ничего удивительного, она, как и “Ника”, крейсировала в местах, где часто проходили испанские корабли, вывозящие из Нового Света то, что представляло для пиратов ценность.

   Когда расстояние между кораблями сократилось до трех кабельтовых, с “Голубой Звезды” раздался холостой выстрел – командир капера просил нас лечь в дрейф. Лоуренс поморщился при звуке выстрела, ему совсем не хотелось этой встречи, но, тем не менее, он приказал зарифить паруса.

   “Голубая Звезда”, между тем, не торопилась сбавлять ход и летела вперед, приближаясь к нашему правому борту.

   - Они, что там, перепились! – выругался Лоуренс, не понимая, что происходит.

   Да и никто не понимал. Когда корабли поравнялись бортами, с “Голубой Звезды” грянул пушечный залп. С десяток ядер пробили борт “Ники”, два ядра перебили мачты; они завалились в сторону кормы; марсовый и люди вантовой команды, стоявшие на реях, полетели кто за борт, кто на палубу.

   От страшного удара, потрясшего корпус “Ники”, невозможно было удержаться на ногах. Я упал, больно ударившись головой, сверху на меня навалился Джим. Я попытался   выбраться   из-под   него, так как сам он не делал никаких   попыток подняться. Возможно, это мгновение, когда я копошился под телом своего напарника, спасло мне жизнь - залп картечи с “Голубой Звезды” смел почти половину нашей команды.

   Я страшно перепугался, и первой моей мыслью было поскорее выбраться из этого ада, вернуться домой к папе и маме, куда угодно, лишь бы не слышать эти ужасные звуки: грохот выстрелов, треск ломающихся мачт, крики и стоны умирающих. Неимоверным усилием воли я подавил в себе это желание, надеясь неизвестно на что.

   Наконец мне удалось сбросить с себя тяжелое тело Джима, и, шатаясь, встать на ноги. Джим лежал без движения под тяжелой реей, придавившей его. С трудом я убрал ее в сторону. Встав на колени, я повернул к себе голову Джима. Глаза его были закрыты, и тонкая струйка крови стекала из уголка рта. Он был мертв, мой славный напарник, принявший на себя удар тяжелого бруса и спасший мне жизнь, закрыв собой. Слезы брызнули из моих глаз. Я дико заорал, как будто обезумел, впервые так близко столкнувшись со смертью.

   События, между тем, стремительно разворачивались. На “Голубой Звезде” спешно закатывали паруса, цепкие багры впились в наш борт, корабли сблизились и на палубу “Ники” с обнаженными тесаками ворвались пираты. В мгновение ока оставшиеся в живых, не пришедшие в себя люди, были окружены. Грубыми тычками и пинками нас собрали на левом шкафуте и поставили стражу. Никто не пытался оказать сопротивление.

   Я вертел во все стороны головой, ища глазами Лоуренса. Командир “Ники” в окровавленном камзоле с бледным лицом, морщась от боли, сидел, прислонившись к борту. Шатаясь от головокружения, – удар головой о палубный настил давал о себе знать, – я подошел к нему и присел рядом.

   - Что происходит, командир? – спросил я слабым голосом.

   Лоуренс повернул ко мне лицо.

   - Вижу, и вам досталось, юноша.

   Он старался говорить твердо и ясно, превозмогая боль, но это у него плохо получалось.

   - Что происходит? – переспросил он. – Через несколько мгновений вы сами об этом узнаете. Не хочу вас пугать, но мне сдается, что жить нам осталось немного. Шакалы! – зло выдавил он и закрыл глаза.

   Голова Лоуренса упала на грудь, легкий стон вырвался из горла. Я наклонился к нему и увидел, что его загоревшее обветренное лицо побледнело еще больше, губы посинели. Мне показалось, что Эдуард Лоуренс умер.

   Я нащупал слабый пульс, когда взял его за руку; Лоуренс просто потерял сознание.

   Я окинул взглядом своих, оставшихся в живых товарищей, всего человек сорок, многие из которых были ранены. Некоторые, и среди них Билл Рик, изрыгали проклятья в адрес своих конвоиров, требовали объяснений. Я не видел Стивена Доббса, Джека Робинсона, не видел Боба и Генри, которые учили меня управляться с парусами. Больше всех мне было жаль Джека, самого молодого в экипаже после меня.

   Я присел, повернувшись спиной к противнику, откинул верхнюю крышку машины времени и набрал программу для перемещения. В любой момент могла произойти какая-нибудь неприятность и я, таким образом, подготовил путь к отступлению. Теперь, нажатием единственной кнопки я покину этот жестокий мир, лишь только почувствую опасность.

   Потом я стал легонько хлопать Лоуренса по щекам, чтобы привести его в чувство и вдруг услышал над собой знакомый голос:

   - Здравствуйте, князь!

   Вскочив на ноги, я обернулся. Передо мной стоял Уолтер Сандерс, и я сразу понял, зачем он здесь и почему “Голубая Звезда” атаковала “Нику”.

   - Где она?! – глаза губернатора Барбадоса горели злостью.

   - О чем вы? – Я сделал вид, что не понимаю его, хотя догадался: он спрашивает о своей дочери.

   - Не смейте ко мне прикасаться!

   Мы оба вздрогнули, я и Сандерс, когда услышали этот голос. Кричала Эмили, истерично и гневно. Два, отвратительного вида типа, тащили ее за руки, а она упиралась ногами и тщетно пыталась освободиться.

   Ее подвели к отцу и отпустили.

   - Как ты могла?! – голос губернатора сорвался на визг. – Какой позор! Сбежать с грязным пиратом!

   - Да! Я люблю его, люблю! – выкрикнула Эмили.

   И вдруг, увидев потерявшего сознание Лоуренса, бросилась к нему.

   - Эдуард, милый! Они убили тебя! Подонки, сволочи!

   Она заревела как девчонка, и крупные слезы покатились по ее красивому лицу.   Лоуренс открыл глаза.

   - Он жив, - сказал я, - просто ранен и потерял много крови.

   Сандерс выхватил из-за пояса пистолет.

   - Отойди от него! – крикнул он Эмили, подскочил к ней и, резко дернув за руку, отшвырнул девушку в сторону. Потом поднял пистолет, прицелившись в грудь Эдуарда.

   Я хотел схватить губернатора за руку, но не успел. Грянул выстрел.

   Куда проворнее оказалась Эмили Сандерс. Стремительно, как дикая кошка, она бросилась к Лоуренсу, закрыв его своим телом. Пуля, попав в спину, пробила девушку насквозь и застряла в теле командира “Ники”. Эмили обмякла и упала на грудь своего любимого. Руки ее соскользнули вниз, голова завернулась набок. В ее мертвых открытых глазах читались страдание и обида.

   “Папа, зачем ты это сделал?” – как будто говорили эти глаза.

   Изо рта ее хлынула кровь, обагрив и без того окровавленный мундир Эдуарда Лоуренса.

   От всего увиденного у меня закружилась голова, ноги подкосились, и я свалился в обморок, успев услышать, прежде чем окончательно лишиться чувств, как дико закричал Уолтер Сандерс.

   Наверное, я долго был без сознания. Очнулся оттого, что кто-то брызгал мне водой на лицо. Я открыл глаза и увидел над собой Билла Рика. Сначала я испугался и крепко схватился руками за машину времени. Крышка ее была открыта, экран светился цифрами. Очевидно, Билли видел эти таинственные для него знаки. Может быть, он хотел похитить у меня аппарат? Я перевел взгляд на старого пирата; он ободряюще улыбнулся мне и я успокоился.

   Я поднялся на ноги и, шатаясь, побрел прочь.

   У трапа на квартердек валялся толстый корабельный журнал, выброшенный из каюты Лоуренса, и рядом с журналом – тетрадь в переплете из коричневой кожи. Машинально, плохо соображая, что делаю, я поднял ее и сунул за пазуху. Наверное, подсознательно чувствовал: найду в ней что-то интересное. Медленно я поднялся на квартердек, уселся на обломок рухнувшей грот-мачты, и, прежде чем запустить аппарат для возвращения в свой мир, мутным взором окинул океан, миллионами бликов сверкавший отраженными солнечными лучами, “Голубую Звезду”, отходившую от нашего борта и “Нику”, изуродованную пушечными ядрами. На шкафуте я увидел своих, оставшихся в живых товарищей, угрюмых, злых и подавленных, и среди них Билла Рика. Неподвижный, как изваяние, он смотрел на меня не то с грустью, не то с сожалением. О чем он думал сейчас этот старый бродяга? О чем грустил, или сожалел? Никогда я этого не узнаю. Да и какое мне дело было в этот момент до чужих дум после пережитых потрясений!

   Я помахал Биллу рукой и нажал кнопку.

Билл Рик, борт “Ники”, октябрь 1629 года.

   Я увидел его, и спина моя покрылась холодным потом. Как?! Опять он?! Прошло столько лет! Сколько же? Да лет сорок, пожалуй. Стоп! Что за чертовщина!. Ему должно быть сейчас под шестьдесят. Значит, я правильно подумал тогда: он – колдун. Этот проклятый ларчик, в котором заключалась его дьявольская сила, был при нем; висел, перекинутый через плечо на широком кожаном ремне.

   Признаюсь честно, я боялся попасть ему на глаза; вдруг он узнает меня. Хотя… много воды утекло с тех пор, как мы расстались. Сколько мне было? Двадцать пять? Да, точно, столько и было. И уже тогда я носил черную повязку на лице и серьгу в ухе. Конечно же, я здорово изменился за сорок лет. Но этот выбитый глаз и все та же серьга; он обязательно обратит внимание.

   Сначала я подумал, что он прибыл к нам, как и в тот раз, нагло и самовольно, пользуясь своим колдовством. Но потом с удивлением узнал, что этого мальчишку пригласил сам Лоуренс и он будет у нас юнгой, и совсем перестал что-то понимать. Зачем ему это?

   Его определили в кормовой кубрик, где обитала моя абордажная команда, рулевые и часть вантовой.

   Утром, когда все уже были на ногах, мальчишка продолжал сладко спать. Кому это понравится? Том, старый рубака Том, просто рванул узел на растяжке его гамака, и мальчишка вывалился из него, как куль с мукой, вскочил на ноги ошарашенный, оглядываясь по сторонам. Тома уже не было рядом с ним, да и остальные делали вид, будто ничего не произошло.

   “Повезло тебе, Том, что он не понял, кто это так пошутил”, - подумал я, - “ты еще не знаешь этого малого”.

   За завтраком мы сидели друг напротив друга, и я заметил, как он с интересом меня рассматривает.

   “Смотри, смотри”, - думал я про себя, уставившись своим единственным глазом в дальний угол, а сам с некоторым страхом ожидал: узнает или не узнает?

   Каждое мгновение мне казалось: вот-вот раздастся его саркастический голос: “Привет, Билли”. Но он перевел взгляд, и я успокоился – не узнал. Или сделал вид, что не узнал?

   Даже, если это так, о чем мне беспокоиться? Ну, вспылил я тогда, ну попытался проткнуть его шпагой. Но ведь у меня ничего не вышло. Он не стал мне мстить. Просто исчез, растворившись в воздухе. И я подумал, что навсегда. Как же здорово я ошибся! Он вернулся через сорок лет, такой же юный. Время не было властно над ним. Но почему он снова появился рядом со мной? Злой рок преследует меня. Если он снова начнет вытворять свои штучки, какой смысл было пускаться в плавание?

   Прошло несколько дней. Мальчишка вел себя, как и подобает юнге: делал разную работу, шнырил по всему кораблю, учился лазать по трапам. Я чуть со смеху не помер, когда увидел, как он проделывал это. А ведь тогда, сорок лет назад, он здорово этому научился. Возникло ощущение, что это и не он вовсе.

   Я не спускал с него своего глаза, а он будто меня и не замечал.

   Ему часто попадало то от боцмана, то от самого Лоуренса, то от кого-нибудь из команды. Но он никогда не обижался и сносил все. Сначала мне это было удивительно, ведь ему стоило лишь шевельнуть пальцем, чтобы все его обидчики рассыпались в прах.

   Я окончательно успокоился, когда мы захватили испанского “купца” и ничего сверхъестественного при этом не произошло. Нам досталась богатая добыча: какао, индиго, табак и много белого вина, которое испанцы называют “мадера”. Вино меня больше всего обрадовало. Что говорить, а уж выпить я большой любитель. Правда, наш командир Лоуренс категорически запретил пьянство на борту “Ники”. Но лично у меня всегда был с собой приличный запасец, зашхеренный в укромном местечке. Я иногда выпивал стаканчик-другой, обычно, на сон грядущий, а не днем, чтобы не попасть впросак. Лоуренс был очень строг и мог наказать за пьянство, лишив доли добычи, а то и вовсе списать с корабля. С пятнадцатилетнего возраста я скитаюсь по морям и океанам, сменил множество кораблей, плавал с самим сэром Френсисом Дрейком; я свыкся с морской жизнью и другой мне не надо. Никаких корней на суше я не пустил: ни дома, ни семьи. Так что, жизнь на берегу для меня равносильна смерти.

   Хочу добавить, что лучшего командира, чем Эдуард Лоуренс я не встречал за все годы моих приключений, если не считать, конечно, сэра Френсиса. А ведь Лоуренсу всего двадцать пять. Столько же было и Дрейку, когда он командовал своей “Золотой Ланью” и совершил кругосветное путешествие. Если бы Эдуард Лоуренс был на государственной службе, то далеко пошел бы. Есть у него военный талант, и с людьми он умеет обходиться, как подобает. Я уже пять лет хожу с ним в походы, и никогда у меня не было повода быть недовольным. Лоуренс справедливо распределял добычу, учитывая заслуги каждого.

   Обычно, после удачного налета мы возвращались на Барбадос и за полцены от реальной стоимости сбывали добытое губернатору Сандерсу. Сандерс здорово богател на этом деле.

   После захвата “испанца” мы пошли на запад и через пару недель подошли к материку южнее Картахены. Здесь Лоуренс высадил пленников, и даже приказал снабдить их провизией, чтобы они смогли добраться до своих. Он поступил очень благородно, а я бы просто скормил их акулам. Испанский капитан горячо благодарил нашего командира за сохраненные им жизни. Их корабль мы, конечно же, захватили в качестве приза; он имел минимум повреждений, и наши плотники быстро его восстановили.

   Выполнив свою благородную миссию, мы взяли курс “норд-ост” уже на двух кораблях. Испанский “купец” был не особенно ходок, давал узлов восемь, не больше, поэтому на “Нике” пришлось поубавить парусов. Мы сильно рисковали, находясь в испанских водах; надо было быстрее убираться. Нервы у всех были на пределе, пока берег не скрылся из глаз.

Прошло пять дней. Мы так и шли курсом “норд-ост”, и все были уверены, что мы возвращаемся на Барбадос. Но Лоуренс неожиданно приказал сменить направление. Никто ничего не понимал. “Ника” и “Эмилия” – так Лоуренс назвал захваченный корабль – шли на “ост”, а этим курсом можно было попасть на Гаити. Какие-то планы были у нашего командира. Может быть, о них и знали два-три человека, а остальным, как и мне, было наплевать. Эдуард Лоуренс – тот человек, который вызывал доверие. А это главное в нашем опасном деле, доверять своему главарю.

   Через два дня небо стало хмуриться. Тучи опускались все ниже, ветер усилился и разыгрался нешуточный шторм. “Эмилию” отнесло куда-то в сторону, и она затерялась в просторах океана. На ней осталось десять человек. Теперь не скоро мы увидим своих товарищей.

   Три дня бушевал шторм. “Ника” лежала в дрейфе, и ее сносило на юго-запад. А утро четвертого дня встретило нас ярким солнцем. Ветер утих, волнение улеглось, даже белых барашков не было на гребнях.

   На “Нике” поставили паруса, и Лоуренс приказал взять курс “ост”. Еще через день наш марсовый заметил на горизонте парус. Неизвестный корабль шел на сближение с нами. И когда расстояние позволило разглядеть его, мы узнали “Голубую Звезду”, такой же мнимый капер, как и наша “Ника”. Мы несколько раз работали в паре с “Голубой Звездой”, и ее появление ни у кого не вызвало удивления. Мы легли в дрейф по просьбе “Голубой Звезды”. Эх, если бы мы знали, что за этим последует! Команда “Голубой Звезды”, подкупленная губернатором Барбадоса Уолтером Сандерсом, коварно атаковала нас, уничтожив почти половину наших, и сильно повредив “Нику”. Оставшихся в живых обезоружили и согнали на шкафут. Я нашел взглядом этого мальчишку, колдуна, и, поверите ли, порадовался, что он цел. Как-то свыкся я с его присутствием, тем более, что вел он себя совсем не так, как сорок лет назад - на меня вовсе не обращал внимания, добросовестно изучал морское дело, ходил на вахту рулевым, а в свободное время, при необходимости, помогал вантовой команде во время авралов.

   Когда я увидел эту ужасную картину, как Сандерс застрелил свою дочь и нашего командира, то понял причину нашего несчастья. Все дело было в женщине, которую Лоуренс тайком привез на корабль, нарушив, таким образом, им же самим установленное правило.

Мне нисколько не было жалко Лоуренса – он получил по заслугам. И при чем тут ребята, которые погибли из-за него. Вот что бесило меня больше всего. Да и ожидание собственной участи порядком побудоражило нервишки. Если бы Уолтер Сандерс, собственной рукой убивший свою дочь, не сошел с ума, и смог бы дать вразумительные приказания насчет нас, неизвестно, были бы мы живы. Я имею в виду всех оставшихся в живых после атаки “Голубой Звезды”.

   Нам вернули оружие и предоставили собственной участи. Все мачты “Ники” были снесены огнем пушек, и мы решили добираться до Барбадоса на одних кливерах. Сначала, как полагается, похоронили своих убитых товарищей. Поначалу и нашего юнгу, этого Эндрю Фэлкона, тоже приняли за мертвого. Но мальчишка просто находился в глубоком обмороке. Когда я склонился над ним, то увидел, что его волшебный ларец открыт и какие-то таинственные знаки светятся на гладкой стеклянной поверхности. Я побрызгал на лицо юнги морской водой. Ресницы его дрогнули, он открыл глаза и, увидев меня, испугался, наверное, подумал невесть что. Но я улыбнулся ему и он успокоился, только схватился руками за свой ларец и захлопнул крышку. Потом встал и, шатаясь, побрел на квартердек. Там он открыл свой волшебный ящик и начал шевелить над ним руками. Он заметил, что я с интересом наблюдаю за ним, улыбнулся, помахал мне рукой, и вдруг исчез, будто и не было его никогда. Уж, не знаю, кто он был на самом деле. Об одном жалею, что так и не заговорил с ним за все время нашего плавания. Боялся чего-то. А чего – непонятно. Если бы я поговорил с ним, может, и узнал бы, почему время не властно над ним. Потому-то и мучает меня сожаление, что стоял я на пороге великой тайны, а приоткрыть завесу и коснуться этой тайны рукой так и не смог.

   Комната Изобретателя. Я сижу в кресле, развалившись в нем, будто собрался спать. Перед этим я плюхнулся в него так, что оно жалобно скрипнуло под моей тяжестью, и мне стало неловко от своей неуклюжести. Обычно, я всегда садился в это кресло тихо и аккуратно. Какая-то грубость появилась в моих манерах за то время, что я отсутствовал. А отсутствовал я для Алексея Ивановича всего лишь одну минуту. Наверное, его удивила такая резкая перемена в моем поведении.

   Передо мной низкий журнальный столик, и на нем обычные часы-будильник. Стрелка на них будто и не сдвинулась с места с тех пор, как я исчез из этой комнаты. Алексей Иванович все так же сидел напротив в таком же кресле, закинув ногу на ногу. Лицо его было слегка напряжено в ожидании моего возвращения. Какие тревожные мысли терзали его те мгновения, что я отсутствовал? Да и терзали ли? Будь он не уверен в благополучном исходе дела, разве доверил бы мне свой аппарат? Или он посчитал меня достаточно взрослым и неспособным на безрассудные поступки? Как бы то ни было, я ничего не собирался скрывать от Алексея Ивановича: ни то, как трижды терял машину времени, доверяя ее другим, ни о своих авантюрных похождениях, когда рисковал не только аппаратом, но и собственной жизнью.

   Я снял с себя прибор и поставил на стол, почувствовав вдруг огромное облегчение, будто избавился от чего-то тяжелого и ненужного, даже глубоко вздохнул при этом. Я расстался с машиной времени легко и без сожалений – слишком горькие события пришлось мне пережить, воспользовавшись ею. Разве можно было ожидать чего-то другого, легкого и романтического, отправляясь в столь непредсказуемую эпоху? Только сейчас, сидя в удобном кресле перед Изобретателем, я осознал это. А тогда, минуту назад, растянувшуюся для меня почти в полгода тревог и волнений, все казалось таким простым и доступным. Жалел ли я о том, что со мной было? Нисколько. Хотя перед глазами до сих пор стояли ужасные картины последнего события.

   Руки мои слегка дрожали. Алексей Иванович не мог не заметить моего состояния – эти дрожащие руки и бледное лицо с печатью пережитого выдавали меня.

   - Ты попал в переделку? – участливо спросил он.

   Я молча кивнул головой.

   - Хорошо, что вернулся без промедлений. Никогда не стоит испытывать судьбу и подвергаться ненужному риску.

   - Вы правы, Алексей Иванович, поэтому никогда больше не доверяйте мне свой аппарат, ведь я едва не потерял его. Что, если бы я навсегда остался в другом мире? Страшно подумать!

   - Это действительно страшно, и, если бы ты задержался с возвращением хотя бы на минуту, я бы немедленно отправился на выручку.

   - Но как бы вы узнали, где я нахожусь, в какой эпохе, какой точке пространства?

   - Элементарно. С помощью вот этого прибора.

   Алексей Иванович поставил на столик какой-то аппарат, точную копию своей машины времени индивидуального пользования.

   - Что это? – спросил я.

   - Машина времени-сканер, - пояснил Алексей Иванович. – Она зафиксировала все твои перемещения во времени и пространстве. Поэтому, я знал бы, где искать тебя или твой аппарат, если бы случилась беда.

   - Хорошо, если так, и хорошо, если бы помощь поспела вовремя. Извините, Алексей Иванович, я устал и хочу домой. Если бы вы знали, как я соскучился по маме и папе!

   - Представляю.

   Алексей Иванович сочувственно вздохнул и встал, протянув мне руку. Я крепко пожал ее и поспешил к себе.

   Мне открыла мама, услышав настойчивые звонки, и удивленно, как на чужого, уставилась на меня, одним взглядом окинув с головы до ног. Я не сразу понял, чему она так удивлена, а потом догадался: моя почти новая джинсовая куртка, в которой я вышел из дома, выгорела на тропическом солнце и была сильно потрепана; брюки претерпели такие же изменения.

   - Где ты был?! Что с тобой?!

   В ее голосе было столько изумления, что при других обстоятельствах я бы рассмеялся. Но мне было не до смеха потому, что объяснить, каким образом за один час своего отсутствия я умудрился так износить одежду, просто не мог.

   - Может, ты сначала впустишь меня? – пролепетал я.

   Она посторонилась, и я вошел в прихожую.

   - Сейчас же снимай это рванье! Откуда это у тебя?

   - Мамочка, я сейчас все объясню, - сказал я, разуваясь.

   Потом снял куртку, а из-под рубашки вытащил тетрадь в кожаном переплете.

   - Что это? – спросила мама.

   - Еще сам не знаю. Но это валялось рядом с корабельным журналом и, по всей видимости, принадлежало Эдуарду Лоуренсу.

   - Какой корабельный журнал, какой Лоуренс? Ты совсем помешался на своих пиратах.

   - Но это правда, мама. Я был там, и целых полгода плавал рулевым на капере “Ника”.

   - Где ТАМ! Что ты мелешь?! Час назад ты ушел в гости к соседу вполне приличным ребенком, а вернулся оборванцем и городишь разную чушь!

   - Мама, успокойся. Ты хотя бы знаешь, чем занимается Алексей Иванович? Так вот, он изобрел самую настоящую машину времени, а я…

   - Ну, это уж слишком! Знаю, что ты любишь пофантазировать и приврать, но сегодня твои фантазии переходят всякие границы!

   Я предполагал, что мама мне не поверит, услышав такую правду, но других объяснений у меня все равно не было. Сюзанну Олден, девушку семнадцатого века, было легче убедить в невероятном, чем мою маму, живущую в двадцать первом. Да и как я мог ее убедить, не имея в руках аппарата Алексея Ивановича? И хорошо, что его у меня не было, ведь мама не настолько глупа, чтобы поверить мне на слово; она бы обязательно проверила действие машины времени, как это сделала Эльвира Николаевна, и неизвестно, чем бы это кончилось.

   - Мамуль, если ты мне не веришь, спроси у Алексея Ивановича. Клянусь, у меня нет других объяснений.

   - Еще чего! Как ты посмел мне такое предложить, идти к серьезному человеку с глупыми вопросами?! И как я буду после всего этого выглядеть?!

   - Ну, тогда скажи мне, что тебе дороже: одежда, или сын, живой и невредимый?

   - Сын, - вздохнула мама, - пусть, даже, и лгунишка.

   - Это не ложь, мама.

   - Хорошо, назовем это чувством юмора.

   Этим и окончился наш разговор.

   Я переоделся, а свое рванье запрятал подальше, чтобы не маячило на глазах и не напоминало о разных неприятностях.

   В своей комнате я уселся за письменный стол и раскрыл таинственную тетрадь. С первых же прочитанных строк я понял, что это дневник Эдуарда Лоуренса, человека смелого и мужественного, которого я полюбил всей душой и смерть которого так меня потрясла.

Дневник Эдуарда Лоуренса

   Меня зовут Эдуард Лоуренс. Что побудило меня взяться за перо и заняться описанием своей жизни? Очень многое. На мою долю выпало столько невзгод и приключений, что не поведать о них я не могу. Пусть кроме меня никто не прочитает эту тетрадь, все равно. Я буду сам перечитывать ее изредка, вспоминая свои горести и радости. Не знаю, чего было больше.

   Еще эта встреча с молодым русским князем усилила мое желание написать о себе. Узнав от Эмили Сандерс о его незавидной судьбе, я увидел, что у нас с ним много общего. Эмили познакомила нас, и этот семнадцатилетний мальчишка попросился ко мне на капер юнгой. Я попытался наигранной грубостью отвадить его от безрассудного намерения, но этот юноша проявил настойчивость, что вывело меня из себя. “Пусть он увидит все неприглядные стороны нашего ремесла, посмотрим, что из этого выйдет”, – со злостью подумал я, и дал согласие.

   Как оказалось впоследствии, этот боярский сынок действительно решил серьезно изучить морское дело, и этим он мне понравился. Я был намного младше него, когда мой приемный отец, помощник капитана, Джон Лоуренс, впервые поставил меня за штурвал.

   Здесь надо внести ясность. Лоуренс – не настоящая моя фамилия, и родителей своих я никогда не видел. Грудным малюткой я оказался в детском доме. Закутанного в пеленки и шерстяное одеяльце, меня обнаружили ранним сентябрьским утром 1604 года на пороге сиротского приюта в славном городе Бристоле. На шее моей на простой суровой нити висел медальон с миниатюрой миловидной женщины, очевидно, моей матери. Что заставило ее избавиться от ребенка? Только один ответ можно дать: крайняя нужда или же я был незаконнорожденным.

   Этот медальон я ношу до сих пор, и не в надежде отыскать свою мать – никогда я не испытывал к этой неизвестной женщине сыновних чувств. Просто, это была память о детстве, и времени, проведенном в приюте. Разглядывая этот медальон, я вспоминал те ужасные тринадцать лет своей жизни: полуголодное униженное существование, грозные истерические оклики воспитательниц, полусумасшедших старых дев. Сколько пощечин оставили на моих щеках их костлявые руки! Как они любили бить по щекам! Я не говорю о розгах. И какие перекошенные злобой лица были при этом у этих старых ведьм. А лупили по всякому поводу и без повода: не так сел, не так встал, не расслышал обращенного к тебе вопроса, разговаривал громко, или, наоборот, слишком тихо. И, не приведи Господь, если ты заявишь о том, что голоден. За это пороли особенно основательно и, вдобавок, запирали под замок. Лет с четырех, после нескольких отсидок в темной кладовке с мышами, я отучился жаловаться. Зато мое детское сердце наполнилось обидой, которая постепенно переросла в злость.

   Ничего удивительного не было в том, что старшие мальчики убегали из приюта. Многих находили и водворяли обратно в эту обитель порока. Большинство возвращались сами, не сумев найти своей ниши в том огромном мире, в котором неожиданно оказывались. Получив свою порцию плетей, эти неудачники навек смирялись со своей судьбой.

Трудно поверить, но каждый случай побега вызывал беспокойство у начальства. Еще бы, на каждого воспитанника из королевской казны выделялись деньги, львиная доля которых растекалась по карманам наших благодетельниц. Поэтому, все делалось для того, чтобы оградить воспитанников от воли; высокий каменный забор и кованые решетки на окнах делали похожим наше благотворительное заведение на тюрьму. Только изредка кое-кого из нас выводили наружу и то для того, чтобы помочь снабжавшим нас едой торговцам притащить с рынка тяжелые корзины с хлебом, овсянкой и овощами.

   Когда воспитаннику исполнялось десять лет, его пытались определить в подмастерье к какому-нибудь ремесленнику. Некоторых забирали сразу, некоторым приходилось ждать своей очереди года два-три. Так произошло и со мной – почему-то никто не хотел меня забирать, хотя я был рослым и выглядел старше своих лет, несмотря на худобу.

   Наконец и мне повезло. В тринадцать лет меня забрал к себе кожевенник, здоровенный краснолицый мужлан с ручищами, способными обхватить быка. Один его палец был толще моего запястья. Его угрюмый вид, злобные глаза, сверкавшие из-под густых нависших бровей, сразу мне не понравились. Но разве имел я право выбирать?

   Он привел меня в свою лавку, пахнущую выделанными кожами, и скрипучим голосом произнес передо мной целую речь, из которой я понял, что он не позволит мне даром есть его хлеб, что я праведным трудом обязан этот хлеб заработать, а если окажусь лентяем, то он знает способ, как заставить меня работать. И поднес к моему носу кулак размером чуть поменьше моей головы, показывая, каким именно способом он будет меня учить.

   - Я буду стараться, - с покорностью произнес я, одновременно наливаясь злостью.

   “Боже, да кончится ли это когда-нибудь! Неужели, я родился на свет для того, чтобы вечно получать тумаки, при этом недоедая и недосыпая!”.

   Так я вступил в относительно самостоятельную жизнь, став подмастерьем у кожевенника. Работать приходилось очень много. На тощей лошаденке, запряженной в легкую повозку, мы с хозяином время от времени объезжали близлежащие деревни и по дешевке скупали овечьи и коровьи шкуры, которые затем выделывали. Готовые кожи хозяин продавал мастерам, а уж те изготавливали из них разные полезные вещи: ремни, седла, обувь.

   Премудрости выделки мне приходилось постигать самому, потому что хозяин никогда ничего не объяснял; он просто приказывал делать то-то и то-то.

   Пока шкуры вымачивались в огромных дубовых кадушках, я делал разную работу по дому, помогая жене хозяина. Эта женщина, у которой не было детей, старалась относиться ко мне мягко и ласково. Я часто замечал, как она долго и задумчиво смотрела на меня. Взгляд ее при этом был грустным, казалось, вот-вот она расплачется. И в такие минуты мне самому становилось ее жалко.

   С вымоченных шкур надо было снять мездру, затем вновь замочить в растворе, от которого из шкуры выпадала вся шерсть, и, наконец, наступала окончательная доработка – дубление и выминание. Это была самая тяжелая часть работы, от которой у меня сводило дыхание и, поначалу, сильно болела спина, а руки и пальцы немели от напряжения. Но, с течением времени, я почувствовал, как руки мои становятся крепче, натруженные мышцы спины уже не испытывают боли. Я понял, отчего у моего хозяина такие ручищи. Очень часто, желая наказать меня за какую-нибудь провинность, например, поврежденную при скоблении кожу, он просто сжимал в своей ладони мою кисть так, что я громко орал от боли. Иногда он удостаивал меня чести хлопнуть по затылку, тогда я как пушинка отлетал к стене, а в глазах долго еще играли яркие искорки.

   Каждый раз после побоев я едва сдерживался, чтобы не схватить нож и поразить этого изувера; пересиливало чувство страха – если бы я замахнулся на него, он наверняка прибил бы меня насмерть.

   При всем при том, кормили меня довольно сносно, не то, что в приюте, где я довольствовался в основном овсянкой и, редко, овощами. Здесь мне иногда доставались и мясо, и сыр, а по воскресеньям хозяин торжественно преподносил мне полкружки разбавленного вина. Каким бы жестоким он не был, а понимал, что без хорошего питания я не смогу быть ему помощником.

   Жил я здесь же, где и работал, в этом огромном сарае. Мне выделили небольшой закуток с соломенным тюфяком, на котором всю ночь напролет я спал как убитый - так уставал за день. На ночь хозяин запирал сарай на массивный замок, боялся, как бы я не дал тягу, так что до самого утра я оставался взаперти.

   А мне действительно хотелось удрать. И только сознание бесполезности этого поступка удерживало меня. Я вспоминал тех, немногих, которых крайнее отчаяние толкало на безрассудный побег из приюта, которых находили и водворяли обратно, тех, кто возвращались сами голодные и оборванные. Видно, такова судьба всех бедных сирот, до самой смерти влачить жалкое рабское существование. Мой дух противился такому положению вещей. Мечты о свободной и счастливой жизни все больше овладевали мною.

   Прошел почти год, как я покинул стены приюта и стал подмастерьем у кожевенника. Я еще больше вытянулся и окреп физически, хотя нисколько не раздался вширь. Соседские мальчишки, мои сверстники, прозвали меня Сухая Жердь, и не упускали случая подразнить этим обидным прозвищем. Их нападки раздражали и, однажды, мне пришлось применить кулаки к самым ретивым. Я не побоялся сразиться сразу с несколькими противниками, и, хотя это было нелегко, одолел всех.

   Тут-то я и почувствовал свою силу, а с осознанием силы и уверенность в себе. Конечно, мне досталось от хозяина за эту драку, потому что мальчишки не преминули нажаловаться своим родителям на безродного сироту, а те, в свою очередь, кожевеннику. Но мне было глубоко наплевать на все это и, впоследствии, я только ухмылялся, заслышав от кого-нибудь обидные выкрики.

   Бристоль, город портовый, и как в каждом портовом городе в нем было все, что могло удовлетворить потребности моряка, вдруг оказавшегося на берегу после многомесячного плавания: таверны с дешевой выпивкой и закуской, и такие же, дешевые, красотки, любому предлагавшие свои услуги. Изредка, возвращаясь из деревни с ворохом сырых шкур, хозяин приказывал мне остановиться возле какого-нибудь питейного заведения, чтобы пропустить кружку-другую пива, или чего покрепче. Я, обычно, оставался у повозки, ждал его, да глазел по сторонам.

   Одна из таких остановок резко изменила мою жизнь, и я благодарен Господу за это.

   В тот раз хозяин задержался дольше обычного – то ли выпивка пришлась ему по душе, то ли нашел хорошего собеседника. Я стал испытывать нетерпение, сошел с козел и стал прохаживаться вокруг повозки. Тут-то и обратил на себя внимание двух человек, очевидно, моряков, своим высоким ростом и необыкновенной худобой.

   - Посмотри, Джон, - сказал один из них, - из малого бы вышла великолепная бизань.

   - Ну, что ты, Генри, эта бизань не выдержит и четырех баллов, уж слишком тонка.

   Я давно перестал обращать внимание на подобные насмешки, а сравнение меня с мачтой, не с какой-то сухой жердью, даже развеселило, и я искренне рассмеялся.

   - Смотри-ка, Джон, у парня есть чувство юмора, - сказал тот, кого звали Генри, - и лицо у него веселое и приятное. Хотелось бы мне видеть такое на нашей посудине, а не те постные рожи, что появляются у наших ребят после месяца плавания.

- Нет, Генри, уж больно он худ, да и управляться привык, как я погляжу, с лошадью. Куда ему с такими ручонками держаться за штурвал.

   Это замечание насчет моих рук задело меня.

   - Если желаете, джентльмены, испытать силу моих рук, то я готов, - сказал я и протянул кисть Генри. Он схватил ее своей, и сжал что было сил. Не тут-то было! Я выдержал его натиск, и сам стал сдавливать его пальцы.

   - Ого! Да у парня есть сила!

   И вдруг, будто что-то толкнуло меня.

   - Джентльмены, - взмолился я, - возьмите меня к себе!

   - Да ты, что, парень. Твои родители умрут от горя, узнав, что ты выбрал такую судьбу.

   - У меня нет родителей, я сирота.

   - А эта лошадь, а повозка, разве не твоего папаши?

   - Да нет же!

   И я, как можно короче, рассказал им о себе.

   - Это меняет дело, - сказал Джон. – Слушай меня внимательно. Еще пять дней мы будем стоять в гавани, а на шестой уходим. И, если твое намерение твердо, ранним утром шестого дня я буду ждать тебя на пирсе.

   И он заглянул мне в глаза так глубоко, что я почувствовал внутреннее волнение, а душа наполнилась ожиданием чего-то приятного. И я смотрел в его серьезные серые глаза и видел, что этот человек говорит искренне.

   - Я обязательно буду, - сказал я, - только не обманите меня.

   - Джон Лоуренс всегда говорит правду и, если обещает что-то, то выполняет.

   Мы крепко пожали друг другу руки и на этом расстались. Я долго смотрел вслед уходившим от меня Джону и Генри, и необъяснимое чувство закипало во мне и билось, как пенный прибой. Картины будущей жизни, насыщенной событиями, вставали в моем воображении, и я улыбался самому себе.

   Из задумчивости меня вывел окрик хозяина и крепкая оплеуха.

   - Какого черта ты глазеешь по сторонам! Я оставил тебя стеречь добро, а не считать ворон.

   Он был настолько пьян, что еле стоял на ногах. Я помог ему взобраться на козлы, уселся рядом, и мы поехали. Дорогой он ругал меня, на чем свет стоит, и обещал разделаться со мной, если я не брошу валять дурака, а возьмусь за ум. Его пьяная ругань и постоянные тычки в бок раздражали до такой степени, что мне захотелось сбросить его на землю. Но я сдерживался с сознанием того, что ему недолго осталось издеваться надо мной.

   Эти пять дней тянулись, как пять лет. Я сильно нервничал оттого, что солнце медленно ходило по небосводу, а ночи длились бесконечно долго. На дверях я сделал пять длинных царапин, и каждый день зачеркивал одну. В дальнем углу я выломал доску, и у меня получился превосходный лаз. Эту доску я так искусно приставил на место, что отличить ее от целой было невозможно.

   Наконец, и последняя царапина была зачеркнута, как крест на моей прошлой жизни. С заходом солнца я улегся спать, а хозяин, как обычно, запер дверь на замок. Я улегся на свою кучу тряпья и боялся закрыть глаза. Мне казалось: если засну, то просплю до самого утра. Никогда еще время не тянулось так медленно. Я ворочался под своим рваным одеялом, и еле сдерживался от того, чтобы немедленно отодвинуть выломанную доску и дать тягу. У меня, все-таки, хватило терпения дождаться времени, когда звезды начали тускнеть, а небо сереть, предвещая скорый рассвет.

   С какой радостью я вырвался наконец на свободу. Прохладный ветерок остудил мое тело. Я мелко задрожал, но не от холода, а от волнения. Сначала медленно, а затем все быстрее и быстрее я стал удаляться от ненавистного мне сарая и того, кому он принадлежал. Я даже не оглянулся ни разу – о чем мне было жалеть?

   Когда я достиг пирса, было еще темно. Прислонившись к стволу раскидистого дуба, росшего неподалеку, я стал ждать. Едва первый луч солнца пронзил небосвод, я заметил, как с одного из кораблей, стоявших на рейде, спустили шлюпку. Двое гребцов уверенно повели ее к берегу, а через какое-то мгновение на пирс вышли Джон Лоуренс и Генри. Я радостно вскрикнул и бегом бросился к ним.

   - Это ты, сынок? – В голосе Джона Лоуренса было не меньше радости, чем во мне самом.

   Он обнял меня, крепко прижав к груди.

   - Ну, парень, теперь ты наш до гроба, - сказал Генри. – Если Джон Лоуренс решил взяться за твое воспитание, он сделает из тебя настоящего моряка.

   Мы стояли и смотрели на приближавшуюся шлюпку, и мне казалось, что движется она слишком медленно. Я несколько раз оглянулся, будто боялся, что вдруг появится мой хозяин, кожевенник, и вырвет меня из рук Джона и Генри. Джон Лоуренс заметил это.

   - Не бойся, сынок, - сказал он, - никто больше не посмеет обидеть тебя.

   Это его “сынок”, сказанное нежно и ласково, укрепило меня в мысли, что чем-то я понравился Джону, и что отныне наши судьбы тесно переплелись.

   Когда я ступил на шаткое днище шлюпки, она резко качнулась так, что я едва не потерял равновесие. Увидев мое растерянное лицо, Джон ободряюще мне улыбнулся. Я поспешил занять место и, почувствовав качку, вцепился руками в сиденье. Я так и сидел весь в напряжении, пока мы не подошли к корабельному борту, с которого свисал веревочный трап. Первым взобрался Генри, за ним полез я и сразу почувствовал, как неловко это у меня получается.

   “Как многому мне предстоит еще научиться”, - подумал я. “Но лучше овладеть морской наукой, чем всю жизнь мять кожи в душном сарае”.

   Мы взобрались на палубу, а шлюпка пустилась обратно к берегу. Через некоторое время она доставила на борт стройного седоватого мужчину. Пока он не спеша поднимался по трапу, под звуки боцманского свистка на шкафут высыпала вся команда. Люди стали в ряд, и я понял, что человек этот не простая персона. Так и оказалось. Это был капитан Джон Браун.

   Троекратное “ура” вырвалось из трех десятков глоток, когда он ступил на шкафут. Джон Браун цепким взором оглядел команду, и вдруг заметил меня, незнакомого мальчишку.

   - Мой сын, Эдуард. - Лоуренс выступил вперед, представляя меня капитану. – Думаю, из него получится хороший моряк, сэр.

   - Никогда не слышал, что у вас есть сын, Джон Лоуренс, да и сходства особого с вами я не вижу.

   - Весь в мамашу, сэр. Она была такая же длинная и тощая, царство ей небесное.

   - Боже! Кто же воспитывал его, пока вы носились по морям?

   - Он жил у моей сестры в деревне. Недавно сестра скоропостижно скончалась, а ее муж, этот негодяй, просто выставил парня за порог, хотя он вовсе не нахлебник, и с малых лет присматривал за лошадьми.

   - Какие страсти вы рассказываете, Джон Лоуренс. Однако смею заметить, мы отправляемся не на увеселительную прогулку. Рейс будет длительным и тяжелым. Не каждый взрослый выдержит.

   - Мне это известно, сэр, и я лично займусь его обучением. Клянусь, он не будет бесполезным балластом.

   - Надеюсь, Джон. Как знать, может быть со временем он станет мне помощником не хуже вас.

   - Так оно и будет, сэр.

   Так я стал Эдуардом Лоуренсом.

   У самого Джона Лоуренса никогда не было детей, хотя он был женат и прожил в браке много лет. Его жена действительно умерла, а жениться вторично не позволяли обстоятельства – морская служба отнимала все. “Святая Екатерина”, принадлежавшая лорду Гринфилду, постоянно находилась в плаваниях, доставляя в Бристоль из разных уголков Европы и Азии различные товары, приносившие хозяину баснословные барыши.

   Что говорить, Джону Лоуренсу очень хотелось иметь сына, и он полюбил меня как родного. Будучи помощником капитана, он досконально знал морское дело, и все свои знания старался передать мне. Сначала я учился из чувства благодарности Джону, - я видел, как он старается сделать из меня человека, - но постепенно морская наука так меня заинтересовала, что я с удовольствием отдавался учебе. Генри, штурман “Святой Екатерины” и друг Джона, видя мое усердие, также взялся за меня. Эти два человека мальчишке, едва умевшему читать по складам, дали вполне приличное образование. Я, как губка, впитывал в себя знания, и чем больше узнавал, тем еще больше мне хотелось знать.

   Как обещал Джон Лоуренс капитану Брауну, я не был на корабле бесполезным балластом. С первых дней нашего плавания Джон приставил меня помощником к рулевому. В свободное от вахты у штурвала время я учился лазать по трапам, вязать узлы. Во время авралов, когда надо было сделать разворот или лечь на другой галс, я часто помогал парусной команде.

   Постепенно я стал любимцем всей команды, и не оттого, что был сыном Джона Лоуренса, который пользовался уважением. Люди видели мое стремление стать настоящим моряком, готовность в любой момент прийти на помощь, и удивлялись силе моих рук. Но за это надо сказать “спасибо” кожевеннику, хоть он и был отменным негодяем.

   Наше плавание, как и предсказывал капитан, было не просто длительным и тяжелым, но и опасным. И опасности заключались не только в свирепых штормах, неожиданно настигавших нас, особенно в Индийском океане, когда мы прошли южную оконечность Африки, Мыс Бурь, не рифы, на которые мы рисковали напороться при плавании в незнакомых местах. Пиратство – вот главная опасность для любого торгового корабля. И главную угрозу представляли испанцы, с которыми англичане воевали уже много лет, преимущественно на море.

   Первое в своей жизни плавание я совершил к Островам Пряностей. Лорд Гринфилд решил заработать на перце, потому и отправил “Святую Екатерину” в такую даль. Почти год длилось наше путешествие. Мы преодолели все трудности и невзгоды: жесточайшие ураганы, когда наш корабль, словно ореховую скорлупку швыряло из стороны в сторону, резко опуская вниз и вновь поднимая на высокую волну, и многодневные штили при палящем тропическом солнце, и потерю товарищей по плаванию. Двое погибли во время шторма, - их просто смыло за борт, - от тропической лихорадки умер рулевой. Несколько месяцев, до самого возвращения в Англию, мне пришлось нести самостоятельную вахту у штурвала. Нам удалось избежать главной угрозы, о которой я говорил – пиратства. Вахтенный на марсе всегда зорко всматривался в горизонт, и если замечал вдали парус, тотчас давал знать об этом. Мы просто закатывали свои паруса, чтобы быть незаметными на фоне моря и неба, и ждали, когда незнакомый корабль скроется из вида.

   Это путешествие закалило меня, превратило в настоящего мужчину. Незадолго до возвращения, в открытом море, я встретил свое пятнадцатилетие. И кто бы мог теперь признать во мне того безродного сироту, каким я был всего лишь год назад.

   Мы вернулись в Бристоль, сдали груз. И лорд Гринфилд щедро, как мне показалось, расплатился с нами. Первый раз в жизни я держал в руках настоящие деньги, лично заработанные. Какая гордость переполняла меня! Я разглядывал горсть золотых соверенов, доставшихся мне, и не представлял, что с ними делать. Наконец меня осенило. И до чего же простым было мое решение! Разве не своим родителям, как любящий сын, я должен был отдать хотя бы часть своих денег.

   Я пошел к Джону Лоуренсу и сказал:

   - Отец, вот мои деньги, возьмите их, и делайте с ними, что хотите.

   Какая широкая улыбка при этих словах осветила лицо Джона, и вместе с ней я заметил, как в уголках его глаз заблестели слезы.

   - Спасибо, сынок, - сказал он, обнимая меня. – Уж я-то знаю, как распорядиться этими деньгами.

   В тот же день мы пошли в банк, и Джон Лоуренс открыл счет на мое имя, прибавив к моим деньгам половину своего заработка.

   - Теперь ты богач, сынок, - сказал он мне. – Денежки эти теперь пойдут в рост, и когда бы ты ни вернулся в Бристоль, они всегда в твоем распоряжении. И еще хочу дать тебе совет: не мотайся всю жизнь по свету, как старый Джон Лоуренс, когда-нибудь встань на прикол, найди хорошую девушку, женись на ней, и пусть она нарожает тебе кучу ребятишек.

   В ответ на его слова я только улыбнулся.

   Мы простояли в Бристоле целых тридцать дней, пока на “Святой Екатерине” меняли оснастку и делали ремонт, а затем вновь по заданию лорда Гринфилда ушли в плавание.

   Теперь, овладев многими знаниями и навыками, я свободно чувствовал себя на корабле, и даже с чувством превосходства посматривал на новичков, хотя те и были по возрасту намного старше меня.

   Прошло три года. Где только не пришлось побывать мне за это время, и с каким интересом я познавал все многообразие нашего огромного мира. Каждое плавание было опасным и тяжелым, но, странное дело, после нескольких дней стоянки в гавани меня вновь неудержимо влекло в море. Я рассказал об этом Джону Лоуренсу, и он рассмеялся:

   - Ничего удивительного, сынок, такие же чувства одолевают и меня, и Генри, и нашего славного капитана Брауна. Если бы не было в человеке такой жилки, кто бы ходил в море? “Плавать по морю необходимо, жить не так уж необходимо”, - говорили древние. И они были правы.

   Я на всю жизнь запомнил это древнее изречение, и очень гордился своим званием моряка.

   В восемнадцать лет я уже обладал большим практическим опытом и знаниями в морском деле. Благодаря неустанным усилиям Джона Лоуренса и Генри, я в совершенстве изучил навигацию и приемы управления кораблем. Нередко я заменял на посту своего приемного отца, а Генри всегда предлагал мне производить вычисление курса и определение местоположения корабля. Я без труда справлялся с этим, и, проверяя мои выкладки, Генри удовлетворенно улыбался и хлопал меня по плечу.

   Капитан Браун как-то заметил:

   - Вы, молодой человек, способны заменить не только своего отца, но и меня, старика, скоро заткнете за пояс. Я горжусь вами. И, если есть на свете достойное занятие, то для вас – это быть моряком.

   Лорд Гринфилд, узнав обо мне от капитана Брауна, решил лично познакомиться со мной. Никогда не приходилось мне беседовать с высокопоставленными особами, но мой достойный независимый вид, разумность и краткость речи произвели на лорда впечатление.

   - Хотелось бы мне видеть вас в числе моих офицеров, - сказал он, и предложил занять место помощника капитана на другом его корабле.

   Я вежливо отказался, сославшись на свою молодость и привязанность к “Святой Екатерине”.

   - Как бы то ни было, ваша светлость, я никогда не брошу морскую службу и рад служить вам, - сказал я.

   Мои слова понравились Гринфилду, и он подарил мне увесистый кошелек.

   26 июня 1623 года мы покинули Бристоль и взяли курс на юго-запад. О цели плавания знал только капитан Браун. Но и все остальные могли догадываться, что на этот раз нам предстоит выполнить нечто необычное – мы приняли на борт человек сорок вооруженных людей, и с ними доверенное лицо лорда Гринфилда, некоего Джека Блэквуда. Обычно, все финансовые операции, при необходимости, производил сам капитан, и в его честности и порядочности нельзя было сомневаться. Этот Джек Блэквуд, высокомерный и надменный тип, был олицетворением недоверия капитану Брауну. Данный факт оскорблял не только его, капитана, но и всю команду.

   Еще один факт вызывал недоумение, в Бристоле мы загрузились самым неходовым товаром: дешевой красной материей, бусами, железными изделиями весьма грубой работы. Кому все это предназначалось, и зачем на борту вооруженный контингент? Вот какие вопросы возникали у каждого члена команды.

   Через две недели плавания, когда я в одиночестве стоял на баке, вглядываясь в горизонт, ко мне подошел капитан Браун и тихо сказал:

   - Эдуард, скажите отцу и Генри, чтобы зашли в мою каюту, как стемнеет, и приходите сами. О моей просьбе ни в коем случае не должен знать Блэквуд.

   Я не успел ничего ответить капитану, как тот исчез.

   Разыскав Джона Лоуренса и Генри, я передал им то, о чем просил Браун, а вечером, когда солнце скрылось за горизонтом, и тьма окутала океан, мы вчетвером собрались в просторной каюте.

   - Джентльмены, - обратился к нам капитан Браун, - я собрал вас затем, чтобы рассказать о цели нашего путешествия. С тех пор как мы покинули Бристоль, весь экипаж находится в неведении, не имея ни малейшего представления о том, куда мы направляемся, и что намерены делать. Присутствие этого Блэквуда вносит сумятицу в умы людей. Многим, конечно, на это наплевать, но вам я просто обязан раскрыть замыслы нашего хозяина. Скажу сразу, мне не нравится та миссия, которую он возложил на нас. Я выразил Гринфилду свое неодобрение по поводу подобного рода сделок, чем вызвал его негодование. “Ваше дело – выполнять приказы”, - заявил он мне, - “а этическая сторона касается лично меня”. Сначала я хотел просить отставки, но, подумав, принял условия лорда, только затем, чтобы быть с вами. Скажу больше, я намерен помешать Блэквуду осуществить замыслы Гринфилда. Как я это сделаю, пока сам не знаю.

   - Капитан, мы много лет плаваем вместе, и никогда вас не подводили, но, ради Бога, не томите нас догадками, расскажите, что же задумал Гринфилд, зачем у нас на борту этот Блэквуд со своей командой.

   Все просто, джентльмены. Сейчас во всей Европе большой спрос на сахар и патоку. А производятся эти продукты, как вам известно, из сахарного тростника, который произрастает только в жарких странах. Это Центральная и Южная Америка, и острова Карибского моря. Лорд Гринфилд заимел себе компаньона, португальца, через него прикупил в Бразилии солидный кусок земли, и намерен разбить на ней плантацию. Вам хорошо известно, кого используют на подобных плантациях в качестве рабочих рук.

   - Господи! – страшным шепотом произнес Джон Лоуренс. – Рабов! Негров-рабов!

   - Вот именно. Теперь вам понятно, мы идем к берегам Африки, а те безделушки, которыми забиты наши трюмы, пойдут какому-нибудь чернокожему царьку в обмен на его подданных или захваченных им в межплеменной войне пленников. Далее наш путь лежит через Атлантику в Бразилию, куда мы должны доставить полученный “товар”. Гринфилд поручил Блэквуду приобрести не менее двухсот чернокожих рабов. До Бразилии доберется едва ли половина. Я убежден, джентльмены, что вы - ярые противники рабства и насилия над человеческой личностью. Поэтому, предлагаю каждому подумать и внести свои предложения. Я не тороплю вас, время терпит. Через неделю мы будем в Лиссабоне, и нам предстоит еще познакомиться с компаньоном лорда Гринфилда, неким Жозе Ферейро, личностью, я убежден, гнусной и отвратительной, если занимается такими делами. Он доставляет негров не только на свои плантации; часть живого товара продает соседям-плантаторам, таким же негодяям, как сам.

   Меня глубоко возмутило то, о чем рассказал капитан Браун. И уважения к Гринфилду сильно поубавилось. Я пожалел о своем обещании верно служить ему.

   “Но, если лорд обманным путем вовлек нас в авантюру, разве не вправе я отказаться от своего обещания?” – подумал я. “Однако, как хитро все устроено. Сначала, лорд отправляет корабль в море, взяв с капитана Брауна честное слово никому не говорить об истинных целях путешествия. Теперь, находясь в плавании, мы не имели права отказаться от выполнения долга, ведь это мятеж, который по английским законам карается смертью”.

   Мне стало понятно, зачем у нас на борту этот Блэквуд со своими головорезами. Они нужны не только для того, чтобы доставить на борт негров, а затем охранять их, но и для того, чтобы пресечь возможные попытки с нашей стороны помешать выполнению планов Гринфилда.

   Мы оказались в весьма щекотливом положении, из которого могло быть только два выхода: наплевать на свои убеждения и завершить начатое дело, превратившись в таких же подонков, как Блэквуд, или пойти на эшафот, не запятнав своей чести работорговлей. Однако умирать на виселице в столь юном возрасте мне вовсе не хотелось.

   Тут мне подумалось другое: если я, человек молодой и неискушенный житейской мудростью ничего не могу придумать, то Джон Лоуренс, Генри и капитан Браун, люди опытные и познавшие жизнь с разных сторон, смогут найти единственно правильное решение; и это успокоило меня.

   При попутном норде мы через шесть дней дошли до Лиссабона. Блэквуд и капитан Браун отправились в город и к вечеру вернулись с Жозе Ферейро. Внешность этого человека показалась мне отвратительной: косматые брови, сросшиеся на переносице, и выступающая вперед челюсть делали его похожим на обезьяну. Добавьте к описанию крупный приплюснутый нос, и вы получите представление о его лице. Роста он был ниже среднего, но телосложения отменного. Про таких говорят “широк в кости”. Физической силой он, по всей видимости, обладал изрядной. Достаточно было взглянуть на его плечи и мускулистые волосатые руки.

   Ступив на борт “Святой Екатерины”, он сразу повел себя как хозяин, что совсем не понравилось капитану Брауну. Осмотрев трюмы, Жозе Ферейро удовлетворенно потер руки.

   - Сюда можно вместить не двести, а, пожалуй, сотни три чернокожих.

   - Переход через Атлантику довольно долог, - заметил капитан Браун. - Чем мы будем кормить такую ораву? Не лучше ли использовать трюмы для продовольствия и пресной воды?

   - Вы не знаете негров. Это очень неприхотливый народ. Горсть вареных бобов и кружка воды – вот все, что понадобится для одного человека в день.

   - Трюмы плохо проветриваются, сеньор. Люди просто задохнутся от жары и спертого воздуха.

   - Я же сказал, вы плохо знаете негров, - Ферейро не скрывал своего раздражения. – Даже, если десяток-другой отправятся на тот свет – невелика потеря.

   Капитана Брауна передернуло от омерзения.

   Мы простояли в гавани Лиссабона восемь дней – грузились продовольствием и пресной водой. Ферейро действительно закупил большую партию дешевых бобов, кормить негров, да нанял еще одного кока, чтобы эти бобы готовить. Этот кок, португалец, был ростом совсем невеличка и худым вроде меня, когда я прозябал в сиротском приюте. Однако гонора в нем было не меньше, чем у самого Ферейро. Он ни слова не понимал по-английски, и, наверное, поэтому, решил, что ему можно делать без разрешения, все, что он захочет. Первым делом он “навел порядок” на камбузе: бесцеремонно собрал всю посуду, в которой наш кок Джерри готовил еду для команды, и беспорядочно сложил ее в дальнем углу. Затем приволок огромный котел, мешки с бобами, и поместил все это на освободившееся место.

   Когда Джерри увидел это, в нем закипела ярость, но, успокоившись, он попытался вразумить португальца, что так поступать некрасиво. Тот с наглой ухмылкой выслушал гневные тирады, а затем разразился речью на своем языке. И, хотя Джерри ни слова не понял, до его сознания дошло, что этот кок плевать хотел на него, на команду и на весь английский флот.   Схватив португальца за шиворот, как щенка, он потащил его к капитану Брауну.

   Конфликт разрешился с помощью Жозе Ферейро и не в пользу нашего кока.

   Этот случай обозлил не только Джерри, но и всю нашу команду, исключая, конечно, сброд Блэквуда. Этим было вообще на все наплевать. И с этих пор на корабле воцарилась гнетущая нервная обстановка. Все понимали, что создавшееся напряжение должно разрядиться выходом сдерживаемых эмоций. Хорошо, что наши матросы все еще не догадывались об истинных целях путешествия, иначе добрая половина их, наверняка бы покинула корабль.

   Ранним утром девятого дня мы оставили гавань Лиссабона и продолжили свое плавание.

   Через несколько дней капитан Браун вновь тайно собрал нас в своей каюте.

   - Джентльмены, я готов выслушать ваши предложения. Начнем с младшего из нас.

   Я встал и высказал свое мнение, то есть, если понадобится, пойти на эшафот.

   - Слишком мрачно и глупо.

   Капитан был явно разочарован моим ответом.

   Затем выступил Генри, а за ним Джон. Они были единодушны, и суть их предложений сводилась к следующему: “Святая Екатерина” должна сбиться с курса и сесть на мель. Джон и Генри предлагали сделать это в районе Островов Зеленого Мыса.

   - Благодарю вас, джентльмены, - сказал капитан Браун, - но мне не хотелось бы терять корабль. К тому же, сразу возникает проблема, как мы будем выбираться из этой передряги. У нас не хватит шлюпок, чтобы вместить всех и достичь такого клочка суши, где бы могли ожидать помощи. Поэтому, предлагаю довести корабль, куда нам предписано, и после высадки команды Блэквуда покинуть африканское побережье. Я выпытал у Ферейро, что селение, где будет производиться обмен товарами, находится в шести милях от берега вверх по реке Кунене. Высадка им просто необходима.

   - И что же дальше? - спросил Джон.

   - Мы вернемся в Англию и придумаем для Гринфилда, какую-нибудь ужасную историю. Например, что экспедиция не вернулась к назначенному сроку, и, после нескольких дней ожидания, я принял решение возвращаться.

   - Но, в конце концов, обман раскроется, - возразил Генри.

   - Согласен. Пройдет много времени прежде, чем это произойдет, и, главное, вся ответственность за этот обман будет лежать только на мне. Ведь ни вы, ни экипаж, никто не знает, что нам понадобилось у африканских берегов.

   - Капитан, я не допущу, чтобы вы один отвечали за это, - сказал Джон Лоуренс. - Если дело коснется суда, я готов предстать перед законом рядом с вами.

   - Благодарю вас, Джон, но я запрещаю вам делать это. Я старый человек, повидал жизнь, и ничего не боюсь, ни Бога, ни черта, ни английского правосудия. Итак, решение принято.

     Как глубоко мы ошибались, думая, что Блэквуд и Ферейро, ничего не зная о наших планах, полностью доверяют капитану Брауну. Впоследствии, поразмыслив, я пришел к выводу, что Блэквуд получил от лорда Гринфилда соответствующие наставления насчет возможных осложнений во взаимоотношениях с капитаном “Святой Екатерины”, поэтому и принял некоторые меры предосторожности. Когда мы достигли устья Кунене и бросили якорь в полумиле от берега, он потребовал, чтобы я руководил выгрузкой товара, а затем сопровождал его до места назначения. Блэквуд знал, что ни капитан Браун, ни Джон Лоуренс не решатся оставить меня – если, конечно, замыслили побег – и его расчет оказался верен.

   Почти два дня на шести шлюпках мы перевозили на берег тяжелые ящики. А еще через день, захватив с собой часть товара, пошли на веслах вверх по реке.

   Пять человек из своей команды Блэквуд оставил на борту, и это убедило капитана Брауна, что тот не вполне ему доверяет. Так провалился наш план. И ничего больше не оставалось, как уповать на какое-то благоприятное стечение обстоятельств, чтобы этот план осуществился.

   Мне уже доводилось проходить вдоль африканского побережья в своем первом плавании. Густые джунгли, придвинувшиеся почти к самому морю, далекие горы, задевающие вершинами облака, радовали взор своей первозданной красотой. А вот теперь мне вблизи посчастливилось увидеть все это. Широкая полноводная Кунене плавно несла свои прозрачные воды в Атлантический океан. Высочайшие деревья, каких мне не приходилось видеть раньше, густо облепили ее берега. Яркое тропическое солнце, казалось, вовсе не проникало в чащу, и, когда я всматривался в эти лесные сумерки, в душе возникало чувство необъяснимой тревоги. Как я смог убедиться позднее, это чувство было не напрасным.

   Когда Блэквуд приказал мне руководить доставкой товара, я тут же стал обдумывать план побега. Как-то незаметно мне надо было захватить шлюпку, спуститься вниз по реке, пройти незамеченным мимо охраны, оставшейся на берегу океана у большей части товара и, проплыв еще полмили, подняться на борт стоявшей на рейде “Святой Екатерины”. О тех, пятерых, оставленных Блэквудом, я не думал; мои старшие товарищи найдут способ их нейтрализовать.

   А пока я сидел у руля шлюпки и под равномерный плеск весел оглядывал живописные берега Кунене. Любуясь этой дикой красотой, я думал о том, как должно быть счастливо жили здесь люди до прихода белого человека. Почему европейцы несут аборигенам цивилизацию в виде рабства и нищеты, насаждая свой язык, свою религию, бесцеремонно грабя и уничтожая целые народы? Только одно право, пресловутое право сильного, позволяло белым совершать это. Подчинив себе местных царьков подкупами и высокими посулами, колонизаторы свободно чувствовали себя на африканской земле. Я удивлялся, неужели эти вожди до того дики и невежественны, что за кусок красной материи и горсть бисера позволяют грабить свою землю и уводить в рабство собственный народ? Неужели среди них нет ни одного здравомыслящего человека, осознающего трагичность такого положения? Неужели никто не посмел воспротивиться жестоким завоевателям?

   Почти полдня мы медленно продвигались вверх по реке. Наконец джунгли как бы расступились, и нашему взору открылся пологий правый берег. Ферейро, находившийся на носу головной шлюпки, встал во весь рост и вытянул вперед руку, давая знак пристать.

   С любопытством оглядывал я круглые хижины из тростника. Длинный деревянный помост ярдов на двадцать вдавался в реку, и не успели мы пристать к этому подобию причала, как на берегу показались люди. Четверо рослых чернокожих несли носилки, на которых, скрестив ноги, восседал огромного роста и неимоверной толщины человек, украшенный перьями диковинных птиц. Воистину, надо было обладать недюжинной силой, чтобы нести такого великана. Носилки сопровождала свита: фигура в огромной уродливой маске, которая закрывала не только лицо, но и шею, и плечи, и половину туловища, и человек двадцать воинов, вооруженных копьями с длинными наконечниками. Очевидно, нас давно заметили и сообщили о скором прибытии.

   Ферейро, выбравшись из шлюпки, не торопясь подошел к носилкам, и, подняв вверх руки, что-то громко произнес на незнакомом языке. Так же, громко, ему ответил великан. Я чуть не засмеялся – никак не ожидал, что у этого исполина, старавшегося придать своему лицу угрожающий и надменный вид, такой писклявый голос. Но, я заметил, что Ферейро это нисколько не волновало; он был спокоен и уверен в себе.

   - Ребята, выгружайте ящики! – крикнул он по-английски.

   И когда товар снесли на берег, его подхватили воины свиты, и вся процессия двинулась обратно в селение. Откуда-то взялись еще носилки. На них торжественно усадили Ферейро и понесли следом. Видимо его здесь хорошо знали, раз оказывали такие почести.

   Часть наших гребцов и людей Блэквуда остались у шлюпок, остальные, в том числе Блэквуд и я, двинулись за Ферейро.

   - Что это значит? – спросил я Ферейро, идя рядом с его чернокожими носильщиками. – Кто это такой? – я указал глазами на толстого великана.

   - Это король Филипп-Мусамбе, и мы – его почетные гости. Вот и все, что вам пока надлежит знать.

   В этом огромном селении, состоявшем сплошь из тростниковых хижин, я заметил несколько европейских построек. Одно из них выделялось своими размерами и архитектурой.

   - Католическая миссия, - пояснил Ферейро, заметив мой любопытный взгляд. – Благодаря нашим святым отцам, несущим свет истинной веры, скоро весь мир станет католическим. Жаль, вы, протестанты, этого не понимаете.

   Я совсем не разбирался в вопросах веры, и в ответ на замечание Ферейро только пожал плечами.

   В таком огромном селении я ожидал увидеть множество народа, но все взрослое население или попряталось по домам, или трудилось на полях. Только дети, благодаря своему природному любопытству с интересом разглядывали незнакомых людей. Абсолютно голые, они нисколько не стеснялись своей наготы.

   Мы остановились у огромной деревянной постройки, весьма живописной. Это был “дворец” короля Мусамбе. Носилки опустили на землю, и “его величество”, поднявшись, с достоинством двинулся к дому. Несмотря на свой рост и толщину, шел он легко и свободно, чего я никак не ожидал – весу в нем было фунтов пятьсот, не меньше.

   Короля, кроме слуг, встретили четверо европейцев, один из них в монашеском одеянии, очевидно, португальцы. Они знаками приветствовали Ферейро, но тот только кивнул им. Вместе с королем он скрылся во “дворце”, а через некоторое время туда внесли один из ящиков.

   Оставленные Ферейро, мы растерялись, не зная, что предпринять. Но тут появились женщины и знаками попросили нас следовать за собой. Сразу за резиденцией короля располагалась тростниковая хижина. Выстроенная полукругом, одна сторона ее была полностью открыта. Попросту говоря, это был обыкновенный навес, защищающий от палящих солнечных лучей и любопытных взоров. Здесь нас усадили на циновки, и вскоре принесли угощение: жареную птицу и незнакомые мне фрукты и овощи; все это на плоских, округлой формы, блюдах, искусно сплетенных из тростника. Также поставили напитки в очищенных изнутри и высушенных тыквах, очень оригинальной формы. Этот напиток, пенный и резкий, хорошо утолил жажду. Нечего было говорить о том, как мы проголодались за несколько часов путешествия по реке, поэтому с удовольствием принялись за еду.

   Едва мы утолили голод и жажду, появился Ферейро.

   - Сеньоры, - обратился он к нам, - король Филипп-Мусамбе повелевает вам отдыхать до вечера, а затем приглашает на торжество в вашу честь.

   - Странное имя для негритянского короля, - сказал я.

   - Ничего странного. Король Мусамбе принял католическую веру. Филипп – имя, данное ему при крещении. Почти все его подданные – католики, и, наравне с местными носят европейские имена.

   - Как я понял, товар предназначается королю, - сказал я. - А что мы получим взамен?

   - Черное дерево и слоновую кость.

   Ферейро ни на мгновение не задумался, отвечая на мой вопрос. Но я-то хорошо знал, что под черным деревом и слоновой костью подразумевали рабов, тем не менее, сделал вид, что принял его ответ за чистую монету.

   - Как мы доставим остальной товар? – продолжал допытываться я. – Слишком хлопотно перевозить его на шлюпках вверх по реке.

   - Король выделит столько носильщиков, что за один день они перенесут все ящики.

   Когда солнце склонилось к западу и жара начала спадать, нас пригласили на площадь перед “дворцом”. По краю площади, прямо на вытоптанной земле, уже были постелены циновки, заставленные огромным количеством съестного: жареным мясом и фруктами. Сам король восседал на троне перед входом во “дворец”. В левой руке он держал жезл из слоновой кости, украшенный резьбой, а в правой – бутылку канарского вина. Время от времени он подносил ее к губам и делал приличный глоток. Это крепкое белое вино уже возымело свое действие, так как “его величество” был изрядно пьян. Я догадался: ящики, которые мы доставили на шлюпках, содержали этот благородный напиток, а король, очевидно, был большим его поклонником. Ферейро стоял рядом с троном, иногда наклонялся к королю, и что-то говорил ему, улыбаясь. Свита из вооруженных воинов стояла позади трона, готовая в любой момент защитить своего повелителя.

   Торжество, устроенное в нашу честь, заключалось в том, что нас обильно кормили, поили напитком, напоминающим легкое пиво, и танцевали под ритмичный рокот барабанов. Воины показывали свое искусство в стрельбе из луков и метании дротиков.

   Когда короткие сумерки сменились темнотой, посреди площади зажгли огромный костер. Барабаны гремели, не переставая. Одна группа танцоров сменяла другую. И танцы не были однообразными: в одних участвовали только мужчины, в других – только женщины, в некоторых вместе и мужчины и женщины. Сам король иногда срывался с трона и пускался в пляску со своими подданными. Создавалось впечатление, что эти танцы устроены не для того, чтобы усладить наш взор, а повеселиться самим.

   Далеко за полночь, когда половина наших уснули тут же, на земле, барабаны все гремели, а неистовая пляска продолжалась в том же темпе. Закончились танцы лишь тогда, когда сам король уснул на своем троне, свесив вниз голову и бессильно опустив руки. Видно, он здорово накачался белым вином.

   Я все ждал момента, когда под покровом темноты смогу незамеченным пробраться к шлюпкам и увести одну их них. Но внезапный сон сморил меня, и очнулся я лишь под утро, когда небо на востоке порозовело. Листья в кронах деревьев трепетали от легкого ветерка; его слабое дуновение и разбудило меня, нежным дыханием коснувшись лица. Я проклял себя за слабость, и такое отчаяние овладело мной, что из горла, будто от невыносимой боли вырвался стон. Я поднялся и медленно побрел к реке, к той самой пристани. Я ни на что не надеялся, но все же шел вперед, и когда подошел к берегу, то увидел в шлюпках людей Блэквуда; они охраняли их. Я понял, что мой план был обречен на провал с самого начала, и еще большее отчаяние овладело мною. Я вернулся на площадь. Тут меня встретил Блэквуд, и мне показалось, что он усмехнулся, увидев меня.

   Мое внутреннее состояние так сильно отражалось на лице, что Блэквуд заметил это.

   - Не переживайте, молодой человек, - сказал он, - сегодня же, даст Бог, мы будем на борту “Святой Екатерины”.

   Видимо, мое плохое настроение он связал с кратковременной разлукой с отцом, зная, как я к нему привязан.

   - Это хорошо, - сказал я, - но, чтобы обернуться за день, не пора ли грузить шлюпки черным деревом и слоновой костью?

   Блэквуд удивленно уставился на меня.

   - Так вы все знаете?

   - Да. Мне сказал Ферейро.

   Мне показалось, что Блэквуд облегченно вздохнул.

   - Шлюпки не вместят столько товара, - сказал он. – Мы погоним их через джунгли до самого океана.

   Я постарался остаться спокойным, услышав из уст Блэквуда столь гнусное признание.

   - А насчет шлюпок вы правы, - продолжал он. – Прикажите матросам перегнать их к устью.

   В душе моей затеплилась надежда, ведь я тоже мог бы уйти на шлюпке. Но Блэквуд омрачил мою надежду, сказав:

   - Сами оставайтесь подле меня. Мы поднимемся на борт последними, когда товар будет полностью погружен.

   Я понял, что Блэквуд по всем статьям перехитрил капитана Брауна. Единственное, на что можно было надеяться – моя маленькая хитрость насчет “черного дерева” и “слоновой кости”. Эта хитрость могла ослабить бдительность Блэквуда и дать мне возможность бежать. Страшило то, что времени оставалось слишком мало, ведь мне надо было попасть на побережье гораздо раньше Блэквуда и Ферейро. Джунгли подступали почти к самому селению; можно было выбрать момент, чтобы незаметно скрыться, пройти сквозь чащу вдоль реки и через несколько часов оказаться на берегу океана. Я так укрепился в своей решимости, что меня не пугали ни незнакомая местность, ни дикие звери, ни возможная погоня.

   Пока я раздумывал, как осуществить свое намерение, все стало происходить само собой и довольно стремительно. Когда мы с Блэквудом пришли на площадь, где вчера в нашу честь был устроен праздник, то увидели ее заполненной огромной массой народа. Сюда согнали пленников, человек двести пятьдесят мужчин, женщин и детей. Люди Блэквуда и воины короля связывали им руки за спиной и надевали на шею деревянные рогатки – подготовка к перегону рабов шла вовсю. Я постарался придать своему лицу безразличное выражение, хотя внутренне меня передергивало от омерзения. Ферейро лично принимал участие в происходящем: осматривал каждого человека, прежде чем передать его в руки людей Блэквуда. Связанных рабов усаживали на землю; они сидели унылые и подавленные, низко склонив головы; на многих спинах багровыми полосами проступали следы от плетей.

   Пленники все продолжали поступать. И вдруг среди них я увидел стройную девушку лет семнадцати. Ее подвели к Ферейро, и тот бесцеремонно схватил ее за подбородок, чтобы разжать рот – так он проделывал со всеми, рассматривая зубы.

   Сильный удар по лицу потряс работорговца: на левой щеке от глаза до подбородка протянулась багровая полоса. Девушка ощетинилась, как дикая кошка, и готова была нанести следующий удар. Ферейро рассвирепел. Схватив плеть, он с силой ударил девушку по обнаженной груди. Она вскрикнула, но и не подумала смириться – прыгнула вперед и вцепилась Ферейро в волосы. Кто-то стегнул ее по спине раз, другой, третий. Потом на нее набросились и оттащили прочь. Ферейро заревел, как бык, подскочил к ней и стал осыпать ударами.

   Тут я не выдержал, подбежал к Ферейро и с силой оттолкнул его в сторону. Он отлетел ярдов на пять и упал на спину. Тут же вскочив на ноги, он обнажил шпагу и бросился на меня, бешено сверкая глазами. Я еле увернулся от его стремительного удара, зато следующий выпад встретил, как подобает, со шпагой в руке. Ферейро вновь промахнулся, а мой клинок глубоко вошел в его тело. Ферейро вскрикнул и упал на бок, обливаясь кровью.

   Происходящее так ошеломило Блэквуда и всех остальных, что в первый момент никто не тронулся с места. Я же не терял времени; схватив за руку отважную девушку, бросился к ближайшим деревьям. Мы пронеслись ярдов сорок, прежде чем услышали позади проклятия Блэквуда и звук пистолетного выстрела. Затем раздался нестройный залп из мушкетов. Но мы уже были под защитой леса, продолжая бежать, крепко держась за руки. Вряд ли головорезы Блэквуда кинулись за нами в погоню с тяжелыми мушкетами, зато воины Мусамбе скорее всего уже мчались за нами вслед. Поэтому мне хотелось уйти как можно дальше и укрыться в чаще.

   Вдруг девушка резко остановилась, заставив и меня остановиться. Я взглянул на нее в недоумении, а она потянула меня в другую сторону, и теперь не я ее, а она меня так же стремительно увлекала вглубь джунглей. Я решил довериться ей, ведь она знала свою страну, и могла спасти нас обоих.

   Мы не слышали погони, но знали, что воины короля преследуют нас и рано или поздно настигнут. Куда вела меня моя отважная спутница? Я не знал. Но вела она меня не к берегу океана. Мы уходили куда-то на северо-восток, и мне показалось, что я уже никогда не увижу отца, Генри и капитана Брауна.

   Лес стал гуще, и мы уже не бежали, а еле продирались сквозь заросли, тяжело дыша и обливаясь потом. Мы изнемогали от усталости, но ни на мгновение не допускали мысли остановиться и передохнуть. Девушка шла впереди, раздвигая руками ветви, а я еле поспевал за ней. Все тело ее было исцарапано колючками, да и моему мундиру тоже здорово досталось.

   Прошло много времени. Мы углубились в чащу миль на пять, и когда вышли на небольшую прогалину, я свалился лицом вниз в густую траву. Как бы не было велико желание, как можно дальше уйти от погони, отдых все-таки требовался. Девушка тоже остановилась и присела рядом. Тут мы впервые внимательно взглянули друг на друга. В ее взгляде я прочитал восхищение и признательность. Может, она не совсем понимала мотивы моего поступка, но чувствовала, что после всего случившегося мне самому требуется помощь.

Широкий приплюснутый нос и толстые губы совсем не портили ее лица, наоборот, придавали некоторую привлекательность, а большие черные глаза с густыми ресницами еще больше эту привлекательность подчеркивали. Красивая грудь и идеальная фигура вообще делали эту девушку красавицей.

   Мне стало неловко от того, что я так бесцеремонно разглядываю ее, полуобнаженную, смущенно улыбнулся и отвел взгляд. Она же, напротив, не стесняясь, смотрела на меня, слегка наклонив голову набок. Мы молчали - все равно не поняли бы друг друга - я не говорил по-португальски, а она, наверняка, не знала английского.

   Я перевернулся на спину и устремил взор в небесную высь, одновременно обдумывая свое положение. Мои мысли сводились к одному: как можно скорее добраться до “Святой Екатерины”. Но смогу ли я осуществить свое намерение? Блэквуд, наверное, уже отправил к побережью своих людей, чтобы перехватить меня. Что же делать? Чем больше я размышлял, тем безвыходнее представлялось мне мое положение. Отчаяние и тоска так ярко отражались на моем лице, что мое угнетенное настроение передалось и девушке. Ее положение было немногим лучше моего. По крайней мере, если нам удастся уйти от погони, она спасется, добравшись до своего племени. А я? Я тоже буду спасен, но навсегда потеряю отца и возможность вернуться в свой мир.

   Я вскочил на ноги и жестами попытался объяснить своей спутнице о своем намерении идти на запад. Она поняла и быстро-быстро заговорила по-своему, отрицательно покачивая головой. Я касался рукой своей груди и простирал ее в сторону океана, потом указывал на нее и в ту сторону, куда она так неистово меня увлекала. Но девушка отчаянно мотала головой и сжимала руками свое горло, смешно высунув язык и закатив глаза, показывая, что там, куда я хочу идти, меня ждет смерть.

   - Это мы еще посмотрим, - сказал я вслух, и, поправив шпагу и пистолет, решительно шагнул вперед.

   Она вцепилась в меня с такой силой, что я разозлился. Возможно, наш поединок и закончился бы в мою пользу, но тут с той стороны, куда я намеревался идти, послышался характерный шелест раздвигаемых ветвей. Нас все-таки настигли! Мы бросились прочь, стараясь производить как можно меньше шума. Сердце бешено колотилось в груди, дыхание стало хриплым и тяжелым, но страх и отчаяние гнали нас все дальше и дальше.

   Воины Мусамбе оказались хорошими следопытами; они шли буквально по пятам, и их выносливости можно было позавидовать. Я понял, что плена и скорой расправы мне не миновать, но просто так сдаваться не собирался – если мне суждено умереть, то лучше умереть в бою.

   Я уже еле шел, почти падая от усталости, и несколько раз порывался остановиться и встретить врага лицом к лицу. Но эта девушка, заметив мое стремление, хватала меня за руку, и что-то говоря по-своему, тащила дальше. Я восхищался ее жаждой к жизни и верой в себя.

   Лес кончился внезапно. Мы оказались на широкой полосе открытого пространства, за которой вновь начинался лес. Я заметил, как лицо девушки просияло от радости. Чему она радовалась? Здесь, на открытой местности, нас легко можно заметить и подстрелить из лука. А какие искусные лучники воины короля я уже убедился.

   Мы преодолели почти половину расстояния до этого второго леса, когда, мельком обернувшись, я заметил преследователей. Их вид будто удесятерил мои силы. Я помчался, что было духу, стараясь скорее достичь ближайших деревьев и укрыться под их сенью. Там, в лесу, можно было попытаться сбить с толку погоню. И мы были уже совсем близки к цели, как вдруг перед нами будто из-под земли выросли чернокожие фигуры, вооруженные луками и копьями. Я остановился, как вкопанный, и вытащил пистолет. Девушка что-то крикнула, снова схватила меня за руку и потащила вперед. Я увидел, как воины натянули луки, и мысленно простился с жизнью.

   Стрелы пронеслись высоко над головой, и тут я с радостью понял, что впереди друзья. Воины, потрясая копьями, двинулись нам навстречу, и вскоре мы оказались за их спинами, теперь уже в полной безопасности. Я прислонился спиной к дереву и, глубоко дыша от напряжения, смотрел на разыгравшееся сражение. Оно было коротким. Горстка наших преследователей была обращена в бегство.

   Девушка ни на минуту не оставляла меня. Когда стычка закончилась, к нам приблизился высокий воин, украшенный перьями. Он почтительно поклонился моей спутнице, и они о чем-то заговорили на своем языке. Во время их беседы воин то и дело бросал на меня свои взгляды, а потом, так же, почтительно, склонился передо мной. Я понял, что это не простая девушка, и не последнее место занимает в своем племени. Я догадался об этом по тому, как почтительно разговаривал с ней предводитель отряда, и как она отдавала распоряжения своим людям.

   Воины, между тем, готовили пару носилок. На одни уселась моя спасительница, на другие вежливо посадили меня, хоть я и показывал знаками, что могу идти пешком.

   Отряд целый день шел, не останавливаясь. Дважды пришлось пересекать небольшие, но порожистые речки с сильным течением. Все дальше и дальше меня уносили вглубь континента, и приходилось мириться с этим.

   Когда село солнце и наступила ночь, отряд сделал привал. Люди наскоро поужинали и, выставив стражу, улеглись спать под открытым небом.

   Едва рассвело, мы снова тронулись в путь, и шли еще полдня, то продираясь сквозь густые джунгли, то пересекая открытые пространства, пока не достигли огромного селения. Еще издали до моего слуха донесся гром барабанов – так приветствовали наше прибытие. И, когда отряд приблизился к первым   строениям, таким же, как и   в селении Филиппа-Мусамбе, навстречу нам вышла торжественная процессия. Во главе ее с величественным видом стоял высокий пожилой человек, и во взгляде его читались и печаль, и надежда. Я понял, что это вождь, и попросил воинов, несших меня, опустить носилки на землю – негоже было мне возвышаться над королем. Моим желанием было приблизиться к этому человеку и поприветствовать его.

   Я одернул мундир, поправил шляпу и шпагу, и, едва сделав первый шаг, увидел, как моя чернокожая спутница с радостным вскриком бросилась вперед и упала в объятия вождя. Какой радостью вспыхнули глаза старика! А девушка, между тем, что-то громко рассказывала ему, сама чуть не плача от радости, и указывая на меня рукой.

   Когда я приблизился, старик нежно обнял меня и потерся носом о мою шею – так он выражал свою благодарность. Потом меня отвели в хижину вождя, вкусно накормили и уложили на циновки, показав знаками, что мне необходимо отдохнуть. После сытной еды меня действительно разморило, и я заснул, как ребенок, спокойно и безмятежно, а проснулся, когда спала жара, и совсем немного оставалось до заката.

   Несмотря на то, что я сумел вырваться из лап Блэквуда и Ферейро, на сердце было тревожно – я переживал за своих товарищей, оставшихся на борту “Святой Екатерины”. Ведь они находятся в полном неведении относительно меня. А уж Блэквуд постарается очернить меня в глазах всей команды, да еще приплетет что-нибудь, насчет моей гибели. Если отец, Генри и капитан Браун поверят ему, “Святая Екатерина” покинет африканское побережье, и я навсегда останусь пленником этой дикой страны. Вскочив на ноги, я беспокойно заходил по хижине в глубоком раздумье о своей судьбе.

   Мои мысли были прерваны появлением вождя, спасенной мной девушки и какого-то европейца, которого я сначала принял за африканца из-за его загара и одежды, состоявшей из обыкновенной набедренной повязки. На шее его красовались бусы из когтей какого-то дикого зверя. Однако, длинные прямые волосы, слегка выгоревшие на солнце, правильные черты лица говорили о том, что предо мной действительно европеец. Он первым подошел ко мне и, протянув руку, поприветствовал на родном языке.

   - Очень приятно видеть соотечественника, - сказал он.

   - Кто вы? – спросил я его, удивляясь столь неожиданной встрече.

   - Меня зовут Джон. Я, как и вы, моряк английского флота. Вернее, был им, - продолжал он с грустной улыбкой. – Уже шесть лет я живу у этих гостеприимных людей после того, как сбежал с корабля, приставшего к здешним берегам.

   - Почему вы сделали это? – удивился я.

   - А почему вы убили работорговца и спасли дочь вождя?

   - Понимаю, - сказал я, - вам тоже не нравится работорговля.

   - Вот именно. Когда мы, вооруженные до зубов, шесть лет назад скрытно подобрались к этому селению, чтобы рано на рассвете напасть на его жителей, я покинул своих товарищей, пробрался сюда, и, как смог, знаками, предупредил об опасности.

   - Очевидно, вы овладели местным языком, - сказал я.

   - Да, это так. Поэтому, я буду вашим переводчиком.

   - Скажите мне сначала, как зовут эту девушку и ее отца.

   - Ее зовут Бебека, ей семнадцать лет, а отца ее – Кималауэзо. Король Мусамбе, от которого вам удалось бежать, его двоюродный брат.

   - Как получилось, что Бебека оказалась в плену у своего дяди?

   - Кималауэзо и Мусамбе враждуют друг с другом. Мусамбе находится в полной зависимости от завоевателей-португальцев, а Кималауэзо не нравятся колонизаторы и он, как может, борется за свободу. Недавно Мусамбе напал на одно селение, подвластное Кималауэзо, увел в плен всех жителей. Там была и Бебека, гостившая у своей родной тети.

   - Теперь мне все понятно. А сейчас, Джон, вы должны изложить вождю вот о чем.

   И я рассказал ему обо всем, добавив в конце, какая мне требуется помощь, чтобы вновь оказаться вместе с отцом на борту “Святой Екатерины”.

   - Я изложу вашу просьбу, но прежде вождь хочет выразить вам свою благодарность за спасение дочери.

   Джон отошел в сторону и вперед выступил Кималауэзо. В руках он держал небольшой деревянный ящичек очень изящной работы. Вождь заговорил, обращаясь ко мне, а когда замолчал, открыл эту шкатулку, и яркое сияние ослепило меня. Глаза мои расширились от удивления и неподдельного интереса к открывшейся мне красоте: почти доверху шкатулка была наполнена редчайшими самоцветами, о существовании которых я только знал, а видел впервые в жизни. Это были не те драгоценности, побывавшие в руках ювелира. Эти камни огранила сама природа, и тем удивительнее и красивее они мне казались.

   - Вождь просит принять от него этот подарок, - сказал Джон.

   Я оторвал взгляд от сокровищ и сказал Джону:

   - Передайте вождю, что лучшей благодарностью мне будет его содействие и помощь в том, о чем я вам рассказал.

   Джон заговорил на языке Кималауэзо. Вождь согласно кивал головой, потом что-то сказал Джону.

   - Вождь согласен помочь вам, и сделает все для этого. Но, тем не менее, просит не отказываться от подарка. Возьмите эту шкатулку, иначе старик сильно обидится, - добавил Джон от себя.

   Я взглянул в глаза Кималауэзо. Точно такие же глаза, искренние и нежные, были у Джона Лоуренса, когда мы впервые встретились с ним.

   Я принял из рук вождя шкатулку и поблагодарил его.

   - Теперь мне как можно быстрее надо оказаться на побережье, иначе Блэквуд заставит капитана Брауна увести “Святую Екатерину” в Бразилию, - сказал я Джону.

   - Вам не о чем беспокоиться, - сказал Джон. – Ни Блэквуд, ни его люди уже никогда не вернутся в Англию. Все они погибли, пытаясь защититься от наших воинов, когда гнали пленников к устью Кунене.

   - Так, значит, все пленники освобождены?

   - Вот именно.

   - И тот отряд, который спас нас с Бебекой шел на выручку к своим?

   - Нет, это были разведчики. А другой, большой отряд, уже находился в засаде на полпути к устью.

- Откуда вам известно об исходе битвы и освобождении пленных?

- Совсем недавно, когда вы еще спали, пришел воин-скороход и сообщил об этом.

   На душе моей стало легко-легко, ведь все, о чем мне поведал Джон, означало одно: “Cвятая Екатерина” находится на своем месте и ждет меня. Именно меня, потому что ни Блэквуда, ни Ферейро, ни их головорезов она не дождется и до скончания века.

   Правда, оставались еще пять человек на борту и трое на берегу возле сгруженного товара. Но без Блэквуда их можно было не принимать в расчет. В голове моей тут же созрел хитроумный план, о котором я рассказал Джону, а тот передал вождю. Кималауэзо улыбнулся и согласно кивнул головой.

   Когда все было решено и обговорены детали, я сказал Джону:

   - Джон, кажется, у вас появилась возможность вернуться на родину. Идемте со мной. Не пройдет и месяца, как мы будем в Англии.

   - Я ожидал от вас такого предложения, Эдуард, - сказал он, - благодарю вас, но мне нечего делать в Англии, хоть я и соскучился по родным местам. На родине у меня нет ни родных, ни близких, а здесь у меня дом и семья. Я уважаемый человек в племени, и знаю, что нужен этим людям.

   Я крепко пожал Джону руку.

   На следующее утро, едва забрезжил рассвет, я уже был на ногах. Мне не терпелось скорее выступить, и я не находил себе места.

   Мне выделили отряд воинов, человек сто. Во главе его встал сам Кималауэзо. Бебека и Джон пожелали сопровождать меня.

   Два дня мы продвигались к побережью, часто останавливаясь, и высылая вперед разведчиков. Когда до цели осталось совсем немного, я простился со старым вождем, Джоном и Бебекой. В глазах девушки я заметил грусть, да и мне, честно говоря, нелегко было расставаться с новыми друзьями. Я обнял по очереди всех троих, поцеловал Бебеку, и бегом бросился к берегу, разрывая на себе мундир об острые сучья. Человек пятьдесят воинов с громкими криками бросились следом за мной, имитируя погоню. Я выбежал на прибрежный песок. Трое охранников удивленно таращили на меня глаза.

   - Скорее спускайте шлюпку! – закричал я им.

   - Что случилось?!

   - Некогда рассказывать. Скорее спускайте шлюпку, иначе, все погибнем!

   Они бегом бросились исполнять приказание. Не успели мы отойти и полкабельтова, как на пляж высыпали воины Кималауэзо, натягивая луки и потрясая копьями. Несколько стрел упали в воду возле самой шлюпки, одна вонзилась в корму. Воины хорошо разыграли погоню. В этом и заключался мой хитроумный план – обмануть оставшихся людей Блэквуда, чтобы отвести от себя подозрения.

   Прошло немного времени, и вот, я уже в объятиях отца, Генри и капитана Брауна.

   - Рассказывайте же, Эдуард! – в нетерпении воскликнул капитан Браун. – Вижу, вы попали в переделку. Где остальные?

- Погибли!

   Я постарался придать своему голосу трагическое выражение. И рассказ мой предназначался больше для всего экипажа, чем для моих друзей. Я так красочно описал нападение дикарей и подробности схватки, будто сам был участником событий. Естественно, после моего рассказа не оставалось ничего другого, как покинуть эти негостеприимные берега. Капитан Браун тут же приказал выбрать якоря и ставить паруса.

   Когда “Святая Екатерина” легла на курс, я в последний раз решил взглянуть на берег. И там, с расстояния в полмили, я различил три рядом стоящие фигуры. Это были мои новые друзья: английский моряк Джон, избравший для себя новую жизнь, старый воин и вождь Кималауэзо, и его отважная дочь Бебека. Я украдкой махнул им рукой, и долго еще мысленно прощался с ними, пока берег совсем не скрылся из глаз.

   Вечером, когда мы, то есть, я, отец, Генри и капитан Браун собрались вместе в просторной каюте, я поведал о своих приключениях, которым мои слушатели внимали с огромным интересом. Вид самоцветов вызвал в их душах бурный восторг, и оставил неизгладимое впечатление. Я предложил поровну разделить сокровище, но встретил решительные возражения.

   - Эти камни по праву принадлежат вам, молодой человек, – сказал капитан Браун. - Теперь вы – богач, и можете, если хотите, навсегда оставить морскую службу. Того, что находится в этом ларчике, достаточно, чтобы обеспечить вам безбедное существование.

   - Я никогда не оставлю морскую службу, вы же знаете, - возразил я, - а вот, вам, отцу и Генри действительно пора на покой.

   Ответом мне был дружный смех, который смутил и обескуражил меня. Мне стало обидно оттого, что эти взрослые люди с такой легкостью отказались от моего подарка, и напрямую выразил им свою обиду.

   - Не обижайтесь, молодой человек, - сказал капитан Браун, - может быть, наступит время, когда мы действительно окажемся в нужде, тогда мы непременно обратимся к вам.

   Эти слова несколько успокоили меня.

   Ветер не особенно благоприятствовал нам. Через неделю мы были лишь у Подветренных Островов. При таких обстоятельствах до Англии пришлось бы добираться дней сорок. Благо, съестных припасов было в достаточном количестве.

   Но до родных берегов мы так и не дошли. Случилось то, чего мы боялись больше всего на свете – пиратского нападения. Приблизительно на широте пятнадцать градусов нас атаковал испанский галиот. Оснащенный шестнадцатью пушками, он, пусть и не совсем меткой стрельбой, заставил нас лечь в дрейф.

   Когда начался абордаж, никто из оставшихся людей Блэквуда, вооруженных мушкетами, даже не рискнул выстрелить. Может, это было и к лучшему. Все равно, мы не смогли бы противостоять хорошо вооруженному испанскому кораблю, а попытка сопротивления только ожесточила бы захватчиков.

   В тот страшный момент, когда испанцы в шлемах и кирасах, разрывая воздух воинственными кликами, врывались на “Святую Екатерину”, я не придумал ничего лучшего, как спрятать в тайник, в своей каюте, подарок Кималауэзо. В тот момент я не задумывался о том, зачем делаю это. Надо было просто выбросить камни за борт, ведь жить мне, по всей вероятности, оставались считанные мгновения. Но внутренняя вера в счастливый исход, свойственная молодости, одержала верх.

   “Нет, меня не убьют!” – убеждал внутренний голос.

А душа содрогалась от ужаса, лицо бледнело, и дрожали руки.

   Испанцы выгнали нас на верхнюю палубу, обыскали и связали всем руки. Трюмы нашего корабля были пусты, и наших победителей постигло страшное разочарование. Единственным стоящим призом был сам корабль. Это мне так показалось в тот момент. Однако люди были не менее ценной вещью. Вот почему нам сохранили жизни. И цену себе мы узнали через полторы недели, когда испанцы вместе с нами привели “Святую Екатерину” в Кадис. Здесь нас заковали в цепи, два дня держали на берегу в каком-то сарае, а на третий день погнали на невольничий рынок.

   Не буду описывать унизительную процедуру торговли людьми. Скажу только, что самых сильных и рослых из нас купили какие-то два толстых типа в богатых одеждах. Они так яростно торговались, перебивая друг у друга цену, что чуть не подрались. Торговец и меня несколько раз выталкивал вперед, но эти два толстяка каждый раз отрицательно качали головами. Чем-то я им не подходил. Невостребованными оказались и мои друзья.

   К вечеру нас осталось семеро, четверо нас, со “Святой Екатерины”, и еще трое англичан, пленников с другого корабля. Один из них выделялся своей мощной фигурой. Косматые седые волосы его были повязаны банданой, один глаз закрывала черная повязка, а на левом ухе болталась крупная металлическая серьга.

   - Кто вы? - спросил я его.

   - Билл Рик, - прохрипел он, - моряк с английского капера.

   - Как вы оказались в плену?

   - Наш корабль потопили у северо-западного побережья Испании, когда мы в бухте Виго совершили налет на два галеона, подходивших из Нового Света. Нам удалось захватить один из них, но на выручку к своим подоспели галиоты. Мы могли бы уйти, имея преимущество в ходе, но их канониры вели на редкость меткую стрельбу. И как мы не огрызались огнем своих пушек, испанцам удалось в двух местах пробить борта нашей “Виктории”, повалить мачты, а затем взять на абордаж. Драка была страшной. Мы сопротивлялись отчаянно, но их было больше. Из всего экипажа в живых остались только мы трое, слабых, истекающих кровью. Странно, что эти собаки пощадили нас. Обычно, они не берут пленных. Теперь я вижу, зачем мы им понадобились. Большинство, проданных сегодня, будут гребцами на галерах.

   Я ужаснулся такому известию. Это означало, что жить тем несчастным осталось года два-три. Больше никто не выдерживал. Непосильный труд, спертый трюмный воздух, скудная кормежка, издевательства надсмотрщиков делали свое дело.

   - Откуда вам известно, что наших товарищей продали на галеры?

   - Я понимаю по-испански, и слышу все, что тут говорят.

   - Вы жили в Испании?

   - Конечно, нет. Но мне очень много приходилось иметь дел с испанцами. Я больше сорока лет скитаюсь по морям, плавал с самим сэром Френсисом Дрейком, и вместе с ним обошел всю Землю.

- Понимаю. В основном вам приходилось воевать с ними.

- Это точно. И нет для меня более ненавидимой нации.

   Наша участь решилась через несколько часов. Нас продали, всех семерых, одному надменному типу. Его свита, трое громил с длинными хлыстами и тесаками за поясом, связали нас друг с другом одной веревкой, и, подгоняя пинками, погнали прочь.

   Какой злостью налились глаза моих спутников! Только связанные руки мешали нам наброситься на мучителей, и, если не победить, то умереть с честью. А те, как будто чувствовали наше состояние, и со злорадством измывались над беспомощными людьми. Получая пинки и тычки в спину, я сильнее стискивал зубы и стонал от отчаяния. Мысли о мести прочно засели в мой мозг, и я дал себе клятву при первой возможности расправиться с негодяями. Уверен, и моих товарищей одолевали те же чувства. Очень сильно доставалось моему новому знакомому, Биллу Рику. Он был самым мощным из всех нас, хотя и в преклонном возрасте, и издевательства над ним доставляли нашим конвоирам особое удовольствие. Билл долго молча сносил унижения, но, наконец, не выдержал и что-то зло процедил сквозь зубы по-испански. Конвоиры как будто оживились при его словах, еще яростнее набросились на него, что-то выговаривая Биллу по-своему назидательным тоном.

   Между тем, гнали нас в сторону моря. А море теперь для меня прочно связалось с галерой и той незавидной участью, что ожидала меня и моих друзей. Нас привели в порт и усадили на пирсе. Оглядывая корабли, мы заметили и нашу “Святую Екатерину”. На ней развевался красно-золотистый испанский флаг. У капитана Брауна на глаза навернулись слезы; он отвернулся и низко опустил голову. У меня сжалось сердце. На фоне тяжелых испанских галеонов и галиотов наша “Святая Екатерина” смотрелась как голубка среди воробьев. И, вот, теперь она досталась врагу. Сознание отказывалось принимать этот факт. Почти семь лет своей жизни я посвятил этому кораблю. Он стал мне родным домом и верным другом. И что теперь моя жизнь без него?

   - Вот наша “Святая Екатерина”, - сказал я Биллу Рику, взглядом указывая на нее. – А теперь нам предстоит сменить ее на какую-то вонючую галеру.

   - Хорошая посудина, - ответил Билл. – Только нам предстоит умереть не на галере, а на сахарных плантациях в Вест-Индии. Об этом мне сообщили вон те молодчики, когда я пообещал им расправиться с ними.  

   - Небольшая разница, - заметил я с горечью. – В любом случае жизнь наша кончена.

   - Не переживайте так, молодой человек, - сказал Билл, - пока жив, есть надежда на лучшее. В каких только переделках мне не довелось побывать! Иногда казалось, вот и пришел твой конец, Билл Рик. Но каждый раз мне удавалось выкрутиться.

   - Только не на этот раз, Билл, - сказал я. – Кажется, мы влипли довольно серьезно.

   - Поживем – увидим, - уклончиво ответил Билл и отвернулся от меня.

   Наверное, его раздражал мой пессимизм.

   Смеркалось, когда нас вновь с помощью хлыстов подняли на ноги, а затем загнали в трюм какого-то судна. Здесь нам развязали руки, зато приковали цепями к переборкам. Для этого имелись металлические кольца, вбитые в обшивку. По всей видимости, судно специально предназначалось для перевозки рабов или каторжников. Затем нас накормили вареными бобами, которые раздавали деревянными черпаками в подставленные ладони. Подобное обращение глубоко возмутило всех нас, но голод и сознание того, что каким-то образом надо поддержать свои силы подавили чувство возмущения. Невозмутимым оставался один Билл Рик, безропотно принявший свою порцию. Казалось, он смирился со своей судьбой, до того подавленный был у него вид. Сейчас он не походил на того Билла, который только час назад возлагал надежды на лучшее.

   - Что с вами, Билл? - спросил я его. – Неужели вас не возмущает положение раба?

   - Еще как возмущает, Эдуард. Внутри у меня все кипит от негодования и оттого, что ничего нельзя сделать. Как бы то ни было, а силы поддерживать надо. И зря вы рассыпали половину своей порции. Для начала, нам надо добраться живыми до Вест-Индии. Пересечь Атлантику – нелегкое дело, особенно для тяжелых и тихоходных испанских кораблей.

   Билл говорил громко, чтобы его слова были услышаны всеми, и его бодрый голос проникал в души, вселял уверенность, и надежду на избавление.

   Наступила ночь. Нас заперли снаружи и выставили охрану; шаги часовых до самого утра раздавались над нашими головами.

   На следующий день наша компания пополнилась. В трюм загнали человек двадцать мавров. Это были подавленные измученные люди. Их, как и нас, также сковали между собой одной цепью. Они молча расселись в ряд, низко опустив головы. По всему было видно, как тяжело они переносят неволю. На некоторых лицах я заметил слезы. Я попытался заговорить с ними, но никто из них не понимал по-английски. Тогда Билл Рик обратился к ним по-испански, и нашелся мавр, который понимал этот язык; он долго беседовал с Биллом, и мы узнали, что все эти люди – воины марокканского султана, захваченные в плен.

   К вечеру в трюме оказались еще человек десять англичан. Тогда всех нас вновь накормили вареными бобами. Пробыв целый день без еды, мы с жадностью съели свои порции. Когда стемнело, все улеглись вповалку. Я заснул, на редкость, быстро, а когда открыл глаза, сквозь щели люка, закрывавшего трюм, уже пробивался свет. Я ощутил легкую качку и понял, что корабль вышел в море. Так продолжились наши безрадостные будни. Кормили один раз в день, ближе к вечеру. Закатили в трюм большую бочку воды, предупредив, что этого нам всем должно хватить на три недели. Наружу не выпускали ни под каким предлогом. Через несколько дней трюм наполнился зловонием. Унизительные просьбы и мольбы хоть на некоторое время открыть люк для проветривания вызывали лишь смех у наших охранников. Через две недели умер один из мавров, и, когда открыли люк, чтобы вынести тело, мы обрадовались такому событию, позволившему глотнуть хоть немного свежего воздуха. Еще через неделю заболели сразу несколько человек, и среди них капитан Браун. У него открылась лихорадка, из сухих потресканых губ сочилась кровь. Он лежал на спине с закрытыми глазами, стонал и бредил. По всему было видно, что старик долго не протянет. У меня на глаза наворачивались слезы при одной мысли о том, что мы теряем этого замечательного человека. Всеми силами мы пытались помочь ему: делились пищей, давали больше воды. Перед смертью он будто очнулся от тяжелого сна. Взгляд его прояснился и голос окреп.

   - Эдуард, - позвал он меня.

   Я склонился над ним.

   - Вы – самый молодой из всех. Обещайте мне, что останетесь жить, несмотря ни на что. Жить, чтобы помнить нас, меня, отца, Генри. Помнить о том, что мы до конца честно выполняли свой долг, и оставались честными людьми.

   - Капитан, я обещаю вам это. Но не говорите о себе в прошедшем времени. Вот увидите, мы выпутаемся из этой переделки.

   - Нет, мой мальчик. Мне уже ничего не поможет. Часы мои сочтены, я чувствую это. И поверь, мне не страшно умирать. Я прожил долгую и достойную жизнь, и ни о чем не жалею.

   Капитан Браун умер на рассвете следующего дня. Все мы, я, отец и Генри, оставались с ним до конца, пока тело его не свело в агонии.

   Через два дня произошли события, положившие конец нашим мучениям. Перед рассветом мы услышали громкий топот и крики, а затем звуки пушечных выстрелов. Когда корпус корабля начал содрогаться от ударов ядер, мы, жалкие обитатели душного вонючего трюма, взвыли от восторга. Все вскочили на ноги, и, гремя цепями, орали, что есть мочи. В этот момент никто не думал о том, что если корабль пойдет ко дну, то спастись не удастся никому. Все с нетерпением ожидали исхода сражения. Люди, одухотворенные надеждой, жаждали одного: поражения своим мучителям. И этот счастливый миг наступил.

   Шум наверху все нарастал. К испанским воплям и проклятиям прибавилась английская речь, и мы поняли, что корабль взят на абордаж. Теперь все зависело от напористости и отваги наших соотечественников. А того и другого им, как видно, было не занимать.

   Внезапно все стихло. Тишина была такая, что слышен был плеск волны о корабельный борт. Какое-то мгновение и мы молчали, вглядываясь в лица друг друга и вслушиваясь в эту непонятную тишину. Потом, словно по команде, раздался наш дружный вопль, в котором мы выразили все: и радость и надежду.

   Наконец сверху послышались неистовые удары – это сбивали запоры с преграды, закрывавшей путь к свободе. Люк с грохотом распахнулся, но никто долго не спускался к нам, хотя мы умоляли об этом своих избавителей.

   - Черт побери! Да спустится ли сюда кто-нибудь?! – вдруг раздался хриплый и злой голос Билла Рика.

   - Ого! - послышался сверху удивленный возглас. – Не старину ли Билла я слышу из глубины этой клоаки!

   - Том Мур?! - удивленно произнес Билл. – Не из преисподней ли ты явился, чтобы спасти меня?!

   - Ты почти угадал. Помнишь, как бросили меня, раненного, на Плимутской набережной после драки?

   - А что было делать? С тебя кровь хлестала как с недорезанного хряка; все подумали, вот и пришел конец Тому Муру, потому и разбежались; кому охота связываться с властями?

   - Да, ладно, Билл, я все понимаю, и не держу зла. Как видишь, я выжил; а потом меня подобрал капитан Грейв.

   - Не слышал о таком.

   - Сейчас узнаешь, кто такой капитан Грейв. Сколько славных делишек мы обделали с ним! Думаю, и для тебя кое-что осталось.

   - Ты много говоришь, Том. Не пора ли спуститься и освободить меня и этих славных джентльменов?

   - Извини, Билл, но тебе придется немного подождать. Уж больно неприятный там, внизу, запашок.

   - Том! - взревел Билл. – Не выводи меня из себя!

   - Иду, иду, старина, - ответил Том.

   И с этими словами стал спускаться вниз.

   Примерно через час мы все были наверху, все англичане, кроме мавров. Капитан Грейв оказался английским капером, и мавров посчитал своей законной добычей. Наши друзья по несчастью так и не обрели свободу. И я представлял, какие чувства сейчас кипели в душах этих людей.

   Между тем, милях в полутора от нас кипело морское сражение.

   - Это еще что такое? - спросили мы у Тома.

   - Наш напарник доканчивает второго “испанца”. И нам надо спешить на помощь.

   Оставшихся в живых испанцев затолкали в трюм, где только что были мы, и закрыли люк.

   - Добро пожаловать на “Голубую Звезду”, - сказал Том.

   Так я и мои друзья оказались на английском капере, а когда подошли к месту сражения, то никакими словами нельзя было выразить наше удивление – вторым “испанцем” оказалась наша “Святая Екатерина”! Ее уже взяли на абордаж, и исход сражения был ясен.

   Когда все было кончено, мы встретились, наконец, с капитаном Грейвом и выразили ему свою благодарность за спасение. Также, мы поблагодарили его за спасение нашего корабля, и сказали, что лорд Гринфилд, владелец “Святой Екатерины”, ничего не пожалеет для такого славного капитана, вызволившего у врага его собственность. На это Грейв с усмешкой заметил:

   - Мне плевать на прежнего владельца. Эти два корабля – мой законный приз, и я поступлю с ними так, как посчитаю нужным. Лучше всего, продам их. Корабли – ходовой товар, стоят больших денег, и покупателя будет найти нетрудно. Так, вы говорите, лорд Гринфилд ничего не пожалеет, чтобы выкупить свой корабль?

   - Вы не знаете лорда Гринфилда, - сказал Джон Лоуренс. – Лучше, вообще не обращаться к нему с такой просьбой, иначе, не оберетесь неприятностей. У него большие связи в Адмиралтействе, и сама королева благоволит к нему.

   - Тогда, лучше пустить ко дну эту посудину, и дело с концом, - сказал Грейв.

   Тут я выступил вперед.

   - Капитан! – голос мой был звонок и решителен. – Если вы ищете покупателя, то он перед вами.

   - Вы?! - брови Грейва высоко поднялись. – Что вы можете дать за этот корабль?

   - Не только за этот корабль, но и за тех рабов, которые остались на захваченном вами “испанце”. Я готов сполна заплатить вам сумму, которую вы назовете.

   Грейв расхохотался так, будто услышал веселую историю.

   - Молодой человек, ваши карманы набиты золотом? Что-то я не вижу, как они оттопыриваются.

   - И, все-таки, капитан, назовите вашу цену.

   Тон моего голоса не вызывал сомнений в серьезности моих намерений. Грейв перестал смеяться, и впервые с интересом взглянул на меня.

   - Ну, допустим, вы уплатите мне пятьдесят тысяч фунтов.

   - Вы получите эти деньги. Каким образом мы оформим нашу сделку?

   - Я напишу вам расписку в том, что получил от вас вышеназванную сумму. Эту расписку, кроме меня, подпишут свидетели.

   - Идет, - сказал я. – Пишите расписку, а в качестве свидетелей возьмите этих джентльменов.

   И я указал на отца, Генри и Билла Рика.

   Грейв, улыбаясь, извлек письменные принадлежности, и уселся за стол.

   - С вашего разрешения, джентльмены, я отлучусь на несколько минут, - сказал я и вышел из каюты капитана “Голубой Звезды”.

   На палубе я разыскал Тома Мура, и попросил его доставить меня на борт “Святой Екатерины”. Мне предоставили шлюпку с гребцами, и через несколько минут я с благоговейным трепетом ступил на палубу родного корабля. Не теряя времени, я прошел в свою каюту, вскрыл тайник с заветной шкатулкой, несколько крупных камней переложил в карманы, и тут же поспешил обратно.

   Грейв, старательно выводя буквы, еще дописывал свою расписку, когда я вновь появился перед ним. Казалось, его усмешка так и не сходила с лица за все время моего отсутствия. Я же, напротив, был серьезен сверх меры.

   - Итак, молодой человек, - сказал Грейв, - вот документ, удостоверяющий нашу сделку. Дело за деньгами. И, клянусь всеми чертями, если вы сию минуту не выложите все сполна, я прикажу выпороть вас. В нашей среде не любят пустой болтовни, крепко держат слово, или не обещают ничего. Вы хорошо меня поняли? – улыбки как не бывало на лице Грейва, а тон стал угрожающим.

   Я молча извлек из кармана шкатулку, поставил ее на стол перед Грейвом, и откинул крышку.

   - Здесь гораздо больше того, что вы просите, - сказал я. – Можно ли теперь считать нашу сделку совершенной?  

   Алчный блеск появился в глазах капитана “Голубой Звезды”. Он, не отрываясь, смотрел на открывшееся перед ним богатство и молчал, будто лишился дара речи.  

   - Откуда это у вас? - наконец выдавил он.

   Голос его походил на жалкий лепет. От былой надменности не осталось и следа.

   - Позвольте мне оставить в тайне происхождение этих сокровищ, - сказал я. - В силе ли теперь наша сделка?

   - Да, - сказал Грейв. – Корабль ваш.

   - И мавры, - напомнил я.

   - Черт с вами, забирайте всех!

   Так я стал хозяином “Святой Екатерины”, и, клянусь, у меня не было никакой охоты возвращать ее Гринфилду. А это означало, что и в Англию мне нельзя было возвращаться. По крайней мере, сейчас. Со временем до Гринфилда дойдут слухи о гибели его корабля и экипажа, он смирится с этой потерей и позабудет обо всех тех, кого послал на безрассудную авантюру.

   - Капитан, - обратился я к Грейву, - прикажите освободить “Святую Екатерину” и перевезти на нее всех мавров.

   - Я сделаю это. Но позвольте узнать, что вы собираетесь делать дальше? Неужели, вы хотите вернуть этот прекрасный корабль его прежнему владельцу? Ведь, фактически, он потерян для него, и вы, в самом деле являетесь его законным хозяином. Корабль можно оснастить пушками с захваченного “испанца” и совершить много славных дел во славу английской короны, неплохо при этом заработав. Присоединяйтесь ко мне. А проблемы с экипажем не будет, это я вам обещаю.

   - Но у меня нет патента на каперство, - возразил я.

   Грейв расхохотался:

   - У меня тоже его не было. Но хорошо, что на Барбадосе губернатором славный малый, Уолтер Сандерс, который имеет право выдавать такие патенты. И он делает это за хорошую мзду, конечно, и без всяких рекомендаций. Подумайте, молодой человек. Я вижу, у вас есть хватка, а в паре мы могли бы хорошо работать.

   Я задумался и, неожиданно для себя, согласился…

     Пять лет прошло с тех пор. Я дал “Святой Екатерине” новое имя “Ника”, и где только не пришлось мне побывать. Я обошел все уголки Карибского моря, поджидал добычу у восточного побережья Американского континента, совершал переходы в Тихий океан, и перехватывал испанцев у западных берегов. Три года в этих походах со мной были отец и Генри; они ни при каких обстоятельствах не хотели покидать меня. Но я, все-таки, сумел убедить их вернуться в Англию с обещанием, что и сам в скором времени присоединюсь к ним.

   Старый вояка, Билл Рик, остался на моей “Нике”, и лучшего командира абордажной команды, наверное, не было ни на каком другом капере. Когда он с обнаженным тесаком врывался на вражеский корабль, испанцы от одного его вида холодели от ужаса.

   Была у старика одна пагубная страсть – любил хлебнуть лишнего. И, в те недолгие дни, когда мы коротали время на рейде Порт-Ройяля, напивался вдрызг в портовой таверне. На корабле я категорически запретил пьянство, и мой приказ соблюдался неукоснительно.

   Всю добычу за треть цены мы отдавали губернатору Барбадоса Уолтеру Сандерсу, и он здорово богател на этом.

   С дочерью губернатора, Эмили, я познакомился, когда ей было шестнадцать лет. Мне сразу понравилась эта красивая умная девушка. И я вспомнил слова своего приемного отца: не мотаться всю жизнь по морям, встать на прикол, жениться на хорошей девушке, да растить ребятишек. Хорошо, если этой девушкой будет Эмили Сандерс, подумалось мне.

   Сейчас Эмили двадцать лет, а мне двадцать пять. Я и мечтать не мог о том, что эта девушка полюбит меня. Но это случилось, и я был безумно счастлив. Существовало только одно препятствие нашей любви – ее родители. Они никогда бы не выдали за меня свою дочь, и нам с Эмили приходилось скрывать свои чувства.

   Такое положение не могло длиться бесконечно; я принял решение вернуться домой вместе с Эмили, и тайно обвенчаться с ней. Эмили согласилась со мной, и мы ждали удобного случая, чтобы осуществить наше намерение. И нам не пришлось долго ждать. После очередного рейда, когда я привел “Нику” на Барбадос, мы обо всем договорились.

   Тогда я и познакомился с молодым русским князем, по сути, еще мальчишкой.

   Что-то в нем было такое, едва уловимое, что трудно понять и объяснить. С виду обыкновенный, одетый неброско и довольно странно, он не производил впечатления. И, ни в коем случае, нельзя было сказать о его знатном происхождении, пока он не открывал рот – ни одного грубого словечка никогда не срывалось с его губ, хотя ему было от кого таких словечек нахвататься; кто-кто, а моряки любят украшать свою речь всевозможными эпитетами, и, часто, пошлыми.

   Хотя он и говорил по-английски весьма странно и с акцентом, но выражал свои мысли лаконично и точно. Так говорят аристократы; по крайней мере, так говорили те из них, с кем мне приходилось общаться.

   Как я уже говорил, у нас с ним было много общего: трудное детство, потеря родных, стремление как-то выдвинуться в этом огромном жестоком мире. Этим он мне нравился, хотя я никогда не показывал ему своей симпатии. Напротив, разговаривал с ним сухо и грубо. Но это нисколько его не волновало. Он спокойно относился к моему, чуть издевательскому, тону. Я уже говорил, чем была вызвана моя грубость – он выбрал не тот корабль, чтобы учиться морскому делу. Почему он не пристроился на мирное судно? Вот какой вопрос я задавал себе, и ответ был один: кроме всего прочего он хотел знать и тактику морского боя. Это его сознательное стремление к войне бесило меня, и, в то же время, я заметил, в нем не было кровожадности и алчности. Как объяснила мне Эмили, его желание познать военно-морское дело было продиктовано государственными интересами, что гораздо выше целей личных. Ведь этот Эндрю, сын московского боярина, готовил себя к государственной деятельности, лелея несбыточные надежды вернуться на родину.

   Московия. Что мы вообще знали об этой стране? Купцы, побывавшие там, рассказывали удивительные вещи, и невозможно было понять, где, правда, где вымысел. Об одном можно было сказать точно: московиты, как бы ни тяжела была их жизнь, горячо любили свою родину, и на благо ее были готовы пожертвовать всем, даже жизнью.

   Итак, он стал юнгой на моем корабле, и сразу же попал в руки Стива Доббса, боцмана. А Стив был таким человеком, что не делал поблажек никому.

   Все-таки, этот юноша сумел внушить к себе уважение; он не отказывался ни от какой работы, как бы тяжела она ни была. Я видел, что ему трудно, но ни одной жалобы никто и никогда от него не услышал. Напротив, я нередко замечал на его лице мечтательную улыбку, когда он в редкие свободные минутки как бы уходил в себя. О чем он думал? Какие видения проплывали перед ним в эти моменты? Я легко мог догадаться, потому что в свое время уже пережил подобное.

   Я приказал поставить его помощником рулевого, и он стал нести самостоятельную вахту, чем сильно гордился. Стивен Доббс в беседе со мной отметил его усердие и сказал, что из парня выйдет толк.

   - Жаль будет потерять его, - сказал Стивен, - ведь он совсем еще мальчик.

   - Жаль любого, - отрезал я. - Здесь каждый выбрал свою судьбу, и знает, что может случиться.

   - С ним ничего не может случиться, - загадочно сказал Билл Рик, присутствовавший при этом разговоре.

   Вскоре нам повезло. Испанский купец, рискнувший в одиночку пуститься в плавание, попался в расставленные сети. Добыча была легкой, мы абсолютно ничем не рисковали и взяли этого “испанца”. При других обстоятельствах я бы не рискнул ввязаться в драку, ведь у меня на борту была Эмили Сандерс. И никто еще не знал, что я решил вернуться в Англию.

   Я высадил испанцев южнее Картахены, предоставив им самостоятельно добираться до своих. Я всегда поступал так – не проливал лишней крови. Затем на двух кораблях пошел на восток. Я хотел с севера обогнуть Гаити, выйти на просторы Атлантики и поведать экипажу о своих намерениях. Пусть они выберут себе другого командира. Захваченный испанский корабль оказался кстати. На нем я и решил вернуться домой, взяв с собой тех, кому надоело бродяжничать да подвергать свою жизнь опасностям. Тогда бы и раскрылась моя тайна – присутствие на борту женщины. Я сам установил на своем корабле строгие порядки: ни женщин, ни спиртного, ни азартных игр. И сам же нарушил одно из условий. Что ж, пусть меня судят. И, если все сочтут, что после такого проступка я не достоин быть командиром, то с радостью откажусь от прежней жизни. Ведь впереди меня ждет –новая, пусть не такая бурная, но этой жизни меня научил мой отец, Джон Лоуренс, а я не пожелал бы себе лучшего учителя…

     На этом оборвалась запись. Что было дальше, вы уже знаете из моего рассказа. И тем печальней представляется мне история Эдуарда Лоуренса, талантливого морехода, человека сложной, но романтической натуры.

   Еще я подумал: не повлияло ли мое появление в прошлом на судьбу Эдуарда Лоуренса, не появилась ли некая “точка отсчета”, которая привела его, а вместе с ним и Эмили Сандерс к трагической гибели? И пришел к выводу, что Эдуард Лоуренс на всем протяжении своей короткой жизни сам выбирал себе “точки отсчета”, много раз пытаясь изменить свое будущее. Сначала, совершив побег от кожевенника, затем, приняв решение присвоить себе корабль лорда Гринфилда и стать пиратом. И, наконец, вернуться к спокойной мирной жизни, женившись на Эмили. И не моя вина в том, что это ему не удалось. Допустим, я вернулся бы на некоторое время назад, чтобы предупредить его о надвигающейся трагедии. Допустим, он поверил бы мне. Смог бы он отказаться от своей любви? Никогда! Не таким он был человеком. Думаю, что в случае с Эдуардом Лоуренсом не сработала бы теория вмешательства машины времени в судьбы временных двойников.

Прошло совсем немного времени с тех пор, как я вернулся из своего удивительного путешествия. Еще не изгладилось из памяти то ужасное, что мне довелось пережить, но меня вновь с неудержимой силой потянуло назад, в эту дикую, но, по-своему, прекрасную, эпоху. Все чаще перед моим мысленным взором вставали персонажи прошедших событий: Сюзанна Олден и Джудит Смит, Эдуард Лоуренс и Эмили Сандерс, старый морской волк Билл Рик, и многие другие, с кем свела меня судьба, с кем приходилось делить кров, пищу, тяжелый морской труд, радости побед и горести утрат.

   Почему это случилось со мной? Я не мог себе объяснить. Ведь, возвращая машину времени Изобретателю, я, как будто, навсегда, отказался и от нее, машины, и от сомнительных рискованных похождений.

   Мое, щемящее душу состояние, о чем-то напомнило мне, как будто кто-то уже говорил о подобном. Я еще раз перечитал дневник Эдуарда Лоуренса и нашел то место, где он писал о том, как его вновь влекло в плавание после нескольких дней стоянки в гавани.

   “Если бы не было в человеке такой жилки, то кто бы ходил в море?” – сказал ему тогда его приемный отец Джон Лоуренс.

   “Наверное и у меня такая жилка, тяга к приключениям, пусть страшным и опасным”, - подумал я.

   Так оно и было, потому что это странное чувство не проходило, и заглушить его было невозможно. Я не мог сосредоточиться на учебе, хотя со всей серьезностью понимал, что в выпускном классе нельзя расслабляться. И, тем не менее, другие мысли все настойчивее заставляли меня посетить прошлое. Ведь, только таким образом я смогу достичь успокоения, и дать удовлетворение своему ненасытному стремлению.

   Наконец, я решился. В борьбе между здравым смыслом и юношеской безалаберностью победило последнее.

   Не буду объяснять, как в моих руках вновь оказался чудесный аппарат Изобретателя. Но я добился, чего хотел, и снова унесся в прошлое, даже не раздумывая о том, что в будущем, возможно, было бы гораздо интереснее.

   Это были другие приключения, и, когда-нибудь, я о них расскажу.

КОНЕЦ.

Возрастная категория материала: 12+